Моя чужая новая жизнь

Я немного напряглась, но с другой стороны, сколько можно искать во всём подвох? Вряд ли дедуля внезапно воспылал ко мне страстью. Хотел бы домогаться — проявил бы себя раньше.

— Почему нет?

Вино, скорее всего, кислятина, но да ладно, не будем придираться. М-м-м, какой вкуснючий торт — взбитые сливки, шоколадное суфле и, по-моему, ромовая пропитка. Надо будет заказать добавку. Фон Линдт со снисходительной улыбкой наблюдал, как я уничтожаю десерт, и медленно цедил своё вино.

— Молодой девушке не пристало сидеть затворницей. Если вы не против, я хотел бы пригласить вас на следующей неделе в театр. Афиши обещают премьеру «Турандот».

— Боюсь, не получится, — вежливо ответила я. — Я скорее всего уже уеду.

— Вернётесь на фронт?

От неожиданности я поперхнулась вином.

— Конечно, как же иначе.

— А что думает по этому поводу ваш муж? — он кивнул на обручальное кольцо.

— Разумеется, он ждёт, когда я присоединюсь к нему, — натянуто улыбнулась я. — Понимаете, мы служим в одной части, и разумеется, мой долг быть рядом.

— Долг… — медленно повторил барон. — Как я ненавижу это слово.

— Почему? — я пожала плечами. — Если вдуматься, вся наша жизнь — сплошной долг. Да, частенько бывает, что нам не по нутру его исполнять, но разумный человек прекрасно понимает, что иначе поступить нельзя.

— К сожалению, милая деточка, бывает трудно определиться, что есть навязанный нам долг, а что — долг по велению сердца. Неужели ваш супруг одобряет, что вы рискуете жизнью? В конце концов, выполнить долг перед страной можно и в более спокойном штабе.

Я смутно почуяла, что разговор приобрёл опасный подтекст, и снова расплылась в дурацкой улыбке.

— Видите ли, господин фон Линдт, к счастью, стезя моего гражданского долга и «долга по велению сердца» лежат в одном направлении.

— Semper immota fides, — фон Линдт скупо улыбнулся.

— Простите не поняла, — по-моему, это латынь, если я ничего не путаю.

— «Вечно непоколебимая верность» — девиз фон Линдтов. К сожалению, я всегда понимал его по-своему.

— По-моему, эту фразу трудно трактовать иначе, — засомневалась я. — Всё же просто — верность, она и в Африке верность.

— К сожалению, для меня на первом месте стояла верность государству, — ни черта не могу понять, куда он клонит разговор. — И сыновей я воспитал именно так.

— Они сейчас на фронте?

— Вольф погиб ещё в начале сорок второго, — он помолчал. — А Лотар пропал без вести. Последнее письмо я получил от него перед тем, как их перебросили в Сталинград.

— Мне… мне жаль, — я замялась.

Нет, от того, что я расскажу, что там творилось, ему легче не станет.

— Простите, я вас расстроил, — он, видимо, вспомнил моё нежелание говорить о войне.

— Всё в порядке, — я покачала головой.

В полном молчании мы допили кофе. Аппетитные эклеры показались мне безвкусной трухой, стоило вспомнить плесневелые сухари и конину, которые мы тогда ели.

Фон Линдт поднял руку, подзывая официантку.

— Думаю, нам пора возвращаться.

***

«Дорогой Фридхельм, мои опасения подтвердились. Здешний доктор настаивает на продолжении лечения и рекомендовал мне обратиться в санаторий в Швейцарии…»

Чёрт, терпеть не могу пафоса, но похоже, это моё последнее письмо, которое я могу без риска отправить ему. Несмотря на мой решительный настрой, я почувствовала, как острая тоска сжала сердце. Прошёл почти месяц, мы никогда не разлучались так надолго. Где он сейчас? Когда мы теперь увидимся и увидимся ли? Я раздражённо пошарила по карманам и, убедившись, что сигареты закончились, полезла в ранец. В боковом кармане что-то зашуршало. Я вытащила сложенный листок. Давно собиралась избавиться от лишнего мусора, да всё руки не доходили. Я развернула бумажку, пытаясь припомнить, откуда у меня это. А-а-а, точно. Помню, как мы разгребали развалины штаба в пригороде Сталинграда. Молодой мужчина неподвижно сидел за столом, сжимая в руке карандаш. Не знаю, чем я тогда думала, ведь переслать его недописанное письмо просто некуда. Ни адреса, ни даже фамилии.

«Ты жена немецкого офицера, поэтому ты примешь то, что я тебе говорю, прямо и не пошатнувшись. Так прямо, как ты стояла на платформе вокзала в тот день, когда я поехал на Восток.

Я не умею писать письма, и мои письма никогда не были длиннее страницы. Сегодня многое можно было бы сказать, но я оставлю это на потом.