Моя чужая новая жизнь

Бли-и-ин, вот же я идиотка. Я столько раз видела в фильмах, как дезертиры отбирали у умерших эти пропуска «в рай». Ну что мне стоило вспомнить об этом чуточку раньше? Я уверена, если постараться, здесь можно раздобыть десяток таких книжечек. Но без Фридхельма я, разумеется, бежать не собираюсь.

— Обратно поедете с ними, — майор кивнул на мальчишек, которые перепуганно озирались по сторонам, явно пребывая в шоке от увиденного.

Гитлерюнгенд, что ли, подтянулся?

— И я вас очень прошу, воздержитесь от ненужных разговоров. Нам сейчас меньше всего нужна паника среди новобранцев, вам понятно?

— Рени, я говорил с Чарли, — Фридхельм мягко сжал мою руку. — Доктор Йен может выписать тебе направление в санаторий. В Чехии есть прекрасная лечебница.

Я вяло пожала плечами. Всё, чего мне сейчас хотелось, — забиться в уголок, чтобы никто не трогал.

— Прошу тебя, не упрямься, ты сильно подорвала здоровье, да ещё эта болезнь, — он настойчиво смотрел мне в глаза.

А у меня не было сил спорить. Знала, чувствовала, что с ним тоже происходит какая-то хрень — его взгляд был холодным, отстранённым. Я должна вытащить то, что пробралось в его душу, отравляя пустотой и горечью. Но что-то сломалось во мне самой — словно тем выстрелом я убила себя тоже. И как справиться с тошной виной я пока что не знала.

— Ты поедешь? Вильгельм уже подготовил твой пропуск.

Я кивнула. Хватит с меня, навоевалась. Пока я ещё могу чувствовать хоть что-то, нужно бежать от этой жестокости. Я ничем не смогу ему помочь в таком состоянии. Это как в самолёте — наденьте сначала маску на себя.

— Что это? — я непонимающе уставилась на пачку купюр.

— Договорись с врачом, что тебе требуется более продолжительное лечение и уезжай в Швейцарию.

— Нет, — я покачала головой.

— Говорю же, уезжай, а как только мне дадут отпуск, я тебя разыщу. Возможно, за это время удастся придумать что-нибудь с документами.

— Даже если я уеду на лечение в санаторий, то как смогу остаться?

Нет, так не делается. Мы хотели сбежать вместе. Знаю я это дурацкое «а давайте разделимся». Как правило из этого не выходит ни черта хорошего.

— Постарайся найти кого-то из эмигрантов. Я слышал, там много русских аристократов. Твоя бабушка же была одной из них.

Придумал он, конечно, здорово, вот только я не чувствовала сил снова ввязываться в авантюру. Трепыхаться, пытаясь получше приспособиться… А зачем? Жизнь словно выцвела, утратив краски. Я достигла цели «выжить любой ценой», вот только цена оказалась непомерно высокой.

— Посмотрим, — уклончиво ответила я.

Мне было тяжело смотреть ему в глаза, понимая, что он видит в моём взгляде. Ещё месяц назад я бы устроила скандал любому, кто бы попытался нас разлучить.

— Фридхельм… Я…

— Это давно нужно было сделать, — он бережно прижал меня к себе. — Никто бы не выдержал тех ужасов, что ты пережила.

— Я не хочу тебя оставлять.

Я хотела сбежать от этой действительности, а не от него. Но по-другому, увы, никак. Фридхельм мягко отстранился, снова глядя мне в глаза. На этот раз нежно, как уже не смотрел целую вечность.

— Я найду тебя, и всё будет так, как мы когда-то хотели.

* * *

Я никогда не задумывалась, насколько в двадцать первом веке мы привыкли к определённой зоне комфорта. Все ноют и жалуются, как трудно жить, но при этом сыты-одеты и имеют кучу всяких плюшек, а пожелания мирного неба воспринимаются этаким анахронизмом. Видимо, люди так устроены — могут оценить лишь то, чего лишились. Я бы всё отдала, чтобы просыпаться от шума дождя за окном или бурчания соседа за стенкой, который спорит с женой, сколько колбасы крошить в оливье.