Моя деревня

К а н а х и н. У вас устаревшие сведения. Нам непонятно ваше стремление кое-кого очернить! И давайте-ка сначала я сам посмотрю, а потом уж будем делать выводы: есть там приписки или это плод писательской фантазии!

Голос Родионова: «Все своими глазами видел, Александр Феодосьевич! Клянусь».

К а н а х и н. Всего вам доброго. (Положил трубку.)

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Лихо вы его! И по делу! По делу!

К а н а х и н. Сидит во мне этакий «слушатель»! Послушал вас и фактически обидел доброго человека. (Прошел по кабинету.) Так вот. Завтра же я сам — и без вас — поеду на этот треклятый откормочный межколхозный комплекс.

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Не рекомендую, Александр Феодосьевич! Дорога плохая!

К а н а х и н. Как это — плохая? Мы после критики в «Правде» приняли решение привести дорогу в порядок. Вы докладываете, что Чечеткин упрямился, не подписывая акта на почти готовую дорогу. С тех пор прошло три недели, а дорога снова плохая? Как это понимать?

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Нет, я неточно выразился…

К а н а х и н. Вы не школьник, отвечающий в классе урок, а руководитель, и довольно высокого ранга. Будьте любезны говорить точно. Что с дорогой?

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Там участок километра три — три с половиной еще не заасфальтирован.

К а н а х и н. И нельзя пробиться на вездеходе к стройке?

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Вообще-то на вездеходе… можно…

К а н а х и н. Ну вот и поеду! А то «Правда» комплексом интересуется. Писатель там поселяется, чтобы писать о людях Нечерноземья роман, а мы все как-то боком смотрим на свою же собственную выдумку. Завтра же!

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Но завтра же конференция по итогам сенокоса!

К а н а х и н. Ну хорошо. В понедельник.

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч (не может скрыть своего волнения и вслух подсчитывает). Завтра — пятница, потом — суббота, воскресенье. Три дня! (И с облегчением вздохнул.)

Резкий телефонный звонок. Канахин снимает трубку.

К а н а х и н. Здравствуйте, Савелий Илларионович! Я вам звонил, но Дмитрий Иннокентьевич меня информировал, что вы в отсутствии. Да и дело, мне сказали, не столь срочное…

Голос Савелия Илларионовича: «Да, вам правильно докладывали, что дело показалось мне пустячным и несрочным, но только до последнего момента. С каких это пор, товарищ Канахин, вы взяли на себя право ставить под сомнение честность помощников партии — советских литераторов? Человек едет помогать вам, а вы, вместо того чтобы прислушаться…»

Позвольте, Савелий Илларионович…

Голос Савелия Илларионовича: «Нет, не позволю. Кто вас там усиленно накачивает против Алексея Петровича? Кто?»

Канахин обернулся, но только увидел, как за Николаем Амвросиевичем закрылась дверь кабинета.

Голос Савелия Илларионовича: «Ну, что вы молчите? За писателя могут вступиться смело и серьезно».

Савелий Илларионович, да выслушайте меня.

Голос Савелия Илларионовича: «Ну, слушаю».

Алексей Петрович неправильно меня понял…

Голос Савелия Илларионовича: «Вы что, считаете его дураком или школьником?»

Нет, я сейчас все вам объясню! Вопроса-то ведь нет! Не существует. Я, правда, усомнился в одной информации.

А в это время по его сигналу в кабинет вошла  Т а н я. Он поманил ее к себе и, зажав мембрану, зло прошептал.

Амвросиевича сюда! И чтоб ни на шаг из приемной!

Т а н я. Понятно (Убегает.)

К а н а х и н. Так вот я и говорю, хе-хе… что тут получилось небольшое недоразумение. Я сам выезжаю в понедельник туда.

Голос Савелия Илларионовича: «Мне больше ничего и не надо! До свиданья!»

Частые гудки.

Где Николай Амвросиевич? (Громко.) Николай Амвросиевич! Пожалте-ка сюда, правдолюбец!

З а н а в е с.

КАРТИНА СЕДЬМАЯ