Моя деревня

П р о н и н а. Это беда моя большая. Веришь ли, Миша, смотрю я на мужиков наших, иному бы по шее надавать, а тут эта ласка, эта непрошеная жалость к нему: «И чего ты такой бестолковый человек, жизнь на чепуху расходуешь? Ведь жизнь!!! А ты ее прогуливаешь, пропиваешь!» И не знаешь, как с такими быть… А добрые глаза оттого, что пережили мы тут много. Я знаю, знаю. И на заводах, и на фронтах, может, еще труднее было, но ведь каждому кажется, что более него никто и не переживал в жизни! Молодухами работали на той самой ферме, что нынче механизируем. Это нынче! А тогда? Все на себе, вода на себе… И навоз, и корма.. И каждое утро — вместе с воем голодной скотины — вой очередной вдовы. А вдовам тогда всего по двадцать годочков было. Да полно об этом.

К о л е с о в. Нет, вижу, что в тебе за эти годы кроме доброты и ласки много и беспокойства появилось.

П р о н и н а (тяжело вздохнув). «Беспокойства»… Иной раз бегаешь-бегаешь по разным там главкам да трестам, а толку нет! Обидно, Миша.

К о л е с о в. Жизнь не стоит на месте, меняется, совершенствуется.

П р о н и н а (вздохнув). Жизнь… А зачем я живу? Зачем меня мать, Анна Ильинична, в трудных муках на свет принесла? Зачем? Чего суечусь? Чего добиваюсь? На кон черт этим Иркам да Егорам Соловьевым та механизация? Я для них разорвись надвое — скажут: а что не начетверо? Что мне, больше всех надо? Ведь и награды есть, и почести разные, и чего меня несет на рожон?! Тому нужно квартиру — я! Этому кирпич или ребенка в ясли устроить — я! А тому и вовсе ничего не надо, а пишет, требует — и снова я! Будто у меня и своей-то жизни нет, а только хлопоты обо всем белом свете! Нет! Бестолковая, беспокойная, вздорная женщина!!! Ведь когда-то умру, стану прахом, все станет тленом… и не увижу, что после моего пребывания на этом свете людям стало легче, светлее, красивее жить! Все спешу, все лечу как угорелая кошка, а люди смотрят и про себя смеются — чумная! Ну почему? Может, плюнуть на все и пожить, как иные, спокойно, размеренно, по режиму да без нервотрепки? Нет, не укладывается в моей голове такой образ жизни. Я ж человек, а не корова, которую поставь в теплый хлев, накорми вволю — она и довольна. А? Нет! Ненавижу!!! Почему мне спокойные люди, Миша, спокою не дают?! А тут еще Митька… Вот напасть на мою голову!

К о л е с о в. Я тут над ним такую штуку удумал…

П р о н и н а. Не надо, Миша. Это жестоко. Несчастный он человек. Его поставили случайно на чужое место, а он тянется, думает, что всерьез его принимают. Отсюда его несуразность такая. Это ж несчастные люди, вроде Мити. Им хочется соответствовать своему месту, а роста в голове не хватает!

К о л е с о в. О, какая ты мудрая! Ты знаешь, когда мне в сорок шестом сказали, что тебя в Верховный Совет избрали — я подивился. Ну, не понимал, почему именно тебя. А теперь — да, да, только вот сейчас понял. Не для себя ты живешь на земле, Оля.

П р о н и н а. А когда ж для себя-то будет?

К о л е с о в. Посмотри, Оля. Осень-то какая стоит! А мы проходим мимо этого, не замечаем, не чувствуем, что мы-то сами часть этой природы. Вот внучка твоя, Катюша. У нее большое будущее. Ты слышала, как она играла Бетховена?.. Свое виденье. И жалко, если она погрязнет здесь в рядовых педагогах. Это ведь не каждому дано.

П р о н и н а. Вот видишь, сам говоришь — «не каждому дано», и тут же — «погрязнет». Значит, только в столичных концертных залах дано слушать высокую музыку. А здесь? Здесь пусть водку пьют, садят на гармошке или, по новым временам, на гитаре шпарят да пошлые песни поют…

К о л е с о в. Нет, я не так сказал. Беречь талант надо.

П р о н и н а. Да, не каждому дано. Я сама петь люблю. Может, из меня какой толк по этой части вышел бы, да вот жизнь по-иному распорядилась… И крестьянка во мне крепко сидит.

К о л е с о в. Пожалуй, не крестьянка, а организатор.

П р о н и н а. Нет, нет. Именно крестьянка! Мне, конечно, нравятся все эти перемены, что приходят на село, особенно в последние годы. Облегчают они труд. Мне другое обидно, Михаил. Помаленьку утрачивается любовь к земле.

К о л е с о в. А новая техника, новая наука…

П р о н и н а. Все это так. Но я о другом. Землю крестьянин всегда матушкой-кормилицей звал. Земля-заступница. Ты же сам рассказывал, как на войне, бывало, крикнут: «Воздух!» — и все враз к земле припадают: «Укрой, заступись, спаси!!!» И она спасала именно тех, кто к ней сильнее припадал. Вот какой любви не стало…

К о л е с о в. Ну, век ведь такой.

П р о н и н а. Нет, не век. Все от ума, от учености, а сердце-то где? Преданность, беззаветная любовь. Все меньше и меньше этого теперь! А ведь нам с тобой, Миша, это самое заветное молодым передать надо.

К о л е с о в. Да, Олечка! Умница ты! Это уж точно.