Моя дорогая Ада

– Я фермер… я не знаю… я не знаю, как выступать перед двумя десятками человек… не говоря уже о такой толпе. Но вы кое-что доказали миру… Не просто Бетелю, или Салливану, или штату Нью-Йорк, вы доказали всему миру… Это самая большая толпа, собиравшаяся когда-либо в одном месте, мы не подозревали, что приедет столько народу, и потому возникли некоторые неудобства с водой, с питанием… Ваши организаторы проделали ради вас огромную работу и заслуживают благодарности. Но более того… Главное, что вы доказали миру – то, что полмиллиона детей, а я называю вас детьми, потому что мои собственные дети старше вас… Полмиллиона молодых людей могут собраться и три дня подряд веселиться и слушать музыку, и ничего кроме, только веселье и музыка… И благослови вас за это Бог!

Весна 1993-го

Сначала я договорилась о встрече с мамой. Мы встретились спустя девять лет в холле никому не известного отеля, в чужом городе. Разговор получился спокойный и конструктивный. Я рассказала о своей психотерапии. Попросила позволения обсудить ту или иную неудобную правду. Она кивнула. Ее мать умерла, пока я танцевала и пела на Вудстоке. Она заботилась о ней до последнего вздоха. Ей осталось в наследство немного денег, несколько картин старых мастеров, необработанные алмазы в пыльных пузырьках из-под пенициллина и ежедневные воспоминания о неудачных отношениях с матерью, бросившей семилетнюю дочь. Я взяла ее за руку. Мне стало стыдно. И впервые в жизни стыд стал хорошим, освобождающим чувством.

Со своим отцом Отто я увиделась несколько месяцев спустя, в Андалусии, где они жили уже десять лет. Он обещал ей уехать из Германии, как только перестанет работать, и сдержал слово.

В лицо ударил горячий воздух пустыни. Я пошла по желтым полоскам от винтового самолета к маленькому аэропорту. И увидела, как он стоит на террасе в белой кепке. Его тело постарело, но глаза светились. В зале прилета мы обнялись, неуверенно, словно подростки, боясь разорвать новые, еще непрочные узы. На его старом «Мерседесе» мы поехали козьими тропами к их дому. Внизу простиралось море, справа уводила в горы одинокая извилистая тропинка. Я вернула мать, но, что еще важнее, рядом со мной сидел мой отец. Он взял меня за руку. Лунный свет резко очерчивал долину – светлый штрих над горным гребнем, ясный, как сон. На горе напротив, в каком-то затерянном доме, горел свет. Как глаз кита, подумала я. Он осторожно склонился над морем, над нами и над временем.

Когда профессор открыл дверь, мне пришлось сдержаться. Я едва не бросилась ему на шею. Хорошенькая бы получилась ситуация. Я прошла мимо покачнувшейся золотой занавески и радостно плюхнулась на дыбу. Сколько часов я пробивалась здесь через прошлое к новому настоящему? В какой-то момент я перестала считать. Сквозь окно за его спиной на меня и на диван падал свет позднего лета, задевая ромбовидный узор персидского ковра на стене. Я так и не узнала, что у меня за болезнь. Неважно. Он прав, какое значение имеет ярлык, какая мне от него польза? Когда меня только принесло на этот диван, я была одним сплошным провалом: в любви, в карьере, в жизни. Я потеряла все. А теперь?

– Думаю, я влюбилась.

– Думаете?

– Нет, – засмеялась я. – Знаю.

Он молчал. Я впервые представила его ухмылку. Для расстроенной, постоянно несчастной, недовольной девицы, которая не знала, где ее место, – значительный успех. И его успех. О подобном можно спокойно промолчать. И улыбнуться. Но я рассмеялась. Смеялась и смеялась.

– Вы смеетесь.

– Да… Честно говоря, даже не знаю, как сказать. Итак… ну даааа, он… его зовут Генрих, и он глухонемой.

Он молчал.

– Думаете, это плохо?

– С чего бы?

– Ну, он не совсем глухой, точнее говоря… Знаете, в детстве он не разговаривал, в точности как я… Проблемы со слухом обнаружили совсем поздно, когда он пошел в детский сад. Он из простой семьи, у родителей не было денег на лечение, они не могли этого себе позволить, но… Он оказался очень честолюбивым, хотел зарабатывать, отказывался посещать школу для глухонемых, хотел ходить в детский сад, а потом жить нормальной жизнью, как все, хоть и понимал: для него это невозможно. Со временем слуховые аппараты совершенствовались, он научился читать по губам и лицам. Вы знаете, что глухонемым в Германии и Японии особенно тяжело понимать нас, говорящих?

– Расскажите.