Я не могла вернуться. Я думала об Ушке, о нашей игре. Где она сейчас? Лондон, Париж, Рим? Я одолжила у Лолы немного денег, забронировала билет на рейс до Нью-Йорка, работала в небольших отелях, иногда на кухне, иногда на стойке регистрации, какое-то время даже убиралась в номерах, забрасывала грязное белье в огромные барабаны и наблюдала за их вращением, пока не начинала кружиться голова. Скоро ли Ушка будет улыбаться мне с обложек модных журналов? И будет ли вообще. Впервые в жизни я почувствовала, что поступаю правильно. Я сама зарабатывала деньги, выплачивала Лоле долг и пыталась повзрослеть. Летом 1969 года я купила билет на Вудсток. На автобусе, автостопом и, наконец, пешком, я добралась. Вокруг бегали дети, их ярко наряженные родители передавали друг другу косяки, улыбались и расстилали одеяла, пока за полями исчезало сияющее солнце. Впереди ждали три дня свободы и музыки. Это был мой первый концерт после короткого выступления «Stones» в Вальдбюне четыре года назад. Четыре года – а мне казалось, за это короткое время я прожила несколько жизней. Тогда я не знала, сколько людей приехало в первый день, но было ясно сразу: больше ста тысяч. Рядом со сценой и впереди высились башни с тяжелыми прожекторами.
Первым выступал Ричи Хейвенс. В оранжевом дашики и белых штанах, он сидел на табурете с акустической гитарой, слева расположился ударник, справа – гитарист. Он начал, держа гитару почти возле лица, прямо под подбородком, с закрытыми глазами, будто сидел перед небольшой дружной компанией. Он играл одну песню за другой, не поднимая глаз. Он ушел, мокрый от пота, вернулся на бис, не заставлял себя упрашивать и просто продолжил играть. Потом он исчез, но вскоре снова вернулся к микрофону.
– Свобода! Знаете что? Все мы говорим о свободе, все мы о ней мечтаем. Это то, что мы ищем… Думаю, она здесь.
Он взял несколько нот на гитаре, постукивая ногой – она подстегивала его, заставляя отбивать все более быстрый и мощный ритм.
Я вздрогнула, слушая песню с закрытыми глазами.
На слове «свобода» стало тихо, но теперь все вскочили. Я обернулась и увидела бушующее море аплодисментов, тысячи людей двигались в быстром ритме Ричи. Слова отзывались во мне эхом, словно в заброшенном соборе.
И когда его музыканты тихо подпевали «свобода» на заднем плане, все это звучало припевом из далекой дали, который прилетел ко мне и объединил с этим местом, объединил всех нас, сотни тысяч людей, в едином порыве счастья, музыки и свободы. К концу первого выступления у меня перед глазами стояла вся моя жизнь.
Кто-то дал мне таблетку. ЛСД? Почему бы и нет, мне было любопытно, а лучшего места для первого трипа нельзя было и представить. Я поблагодарила короткой улыбкой и пошла дальше.
В лесу я обнаружила несколько домов и улиц. На прилавках лежали изделия из кожи, украшения, расписанные вручную ткани – утопическая деревня, полная инопланетян.
Тем временем на сцене Берт Соммер пел «Америку» Саймона и Гарфанкела. Я посмотрела на зрителей – здесь собралось все человечество.
Около одиннадцати вечера люди наконец начали расходиться под звуки ситары Рави Шанкара. Некоторые с криками вскакивали с мест, вскидывали вверх руки или становились на колени. Я приняла таблетку и начала ждать.
Потом пошел дождь. Сначала я не обратила на него внимания, но быстро стало ясно: приближается сильный шторм. Сверкали молнии, гремел гром, но хуже всего были потоки воды, что низвергались с такой силой, будто хотели унести все палатки, людей и сцену в нескончаемый водоворот. Земля вокруг размокла, взрослые скользили по грязи, как дети, и никто не хотел уходить.
– Привет, – сказал в микрофон один из организаторов. – Мы вынуждены сделать перерыв из соображений безопасности, чтобы избежать короткого замыкания на сцене. Сохраняйте спокойствие, мы уже многое сделали и с вашей помощью сможем сделать еще больше.
Люди начали собираться небольшими группами, танцевали у костра, аплодировали рабочим сцены, охранявшим оборудование под проливным дождем.
Через полчаса меня охватило смутное чувство страха. Будто что-то зашевелилось в животе. И, словно животное, поползло сквозь кишки.