Моя дорогая Ада

Лола приложила к губам указательный палец и тихо хихикнула. Я тоже не удержалась от смеха, хотя боль не проходила. В католической церкви все было иначе. Все безмолвно и боязливо смотрели на священника, поправляя друг друга злобными взглядами. Как-то раз мы с Оле пробрались в церковь под кайфом. Смотрели мессу с одного из задних рядов и чуть не умерли от смеха. Все постоянно оборачивались на нас с сердитыми лицами, и мы гримасничали в ответ, но никто ничего не говорил – в конце концов, в Божьем доме нельзя ругаться. Особенно абсурдным было причастие, когда все послушно выстроились в ряд и ждали, когда господин пастор прошепчет слова «тело Христово» и сунет им в рот абсолютно безвкусную облатку. Самое забавное – то, как люди открывали рот, чтобы принять тело Христово. Очевидно, большинство воспринимало происходящее буквально, некоторые широко разевали пасть, другие – едва раздвигали зубы и послушно ждали. Я видела перед собой их застывшие шеи. В христианстве человек был частью коллектива. Речь шла не о нем, а о Боге и о Его представителе на земле, священнике. С немецкой исполнительностью это стало особенно гремучей смесью. Я постоянно задавалась вопросом – следовали ли они столь же безропотно за своим фюрером? Преданные до смерти, травили газом семьи людей, молившихся сейчас в синагоге, или невинно отворачивались, позволяя им задохнуться. Что хуже? У меня снова начались менструации, и, к счастью, я захватила с собой несколько запасных прокладок. Спутник какое-то время тоже был служкой. Его чуть не выгнали с похорон из-за приступа смеха над могилой. По его словам, причина заключалась в забавных лицах скорбящих: либо им не удавалось долго плакать, либо они рыдали слишком громко и утрированно, словно там проходило соревнование за утешительный приз. Был ужасный скандал. Если бы не покровительственная длань друга родителей пастора Краевского, церковная карьера Спутника бы закончилась. Так что он снова легко отделался, хотя служить ему позволили только на свадьбах – там в отличие от похорон не полагалось лишних денег от пастора, да и смеяться было не над чем. Здесь, в синагоге, смех не запрещался. Из людей буквально струилась радость, никто не стоял неподвижно. Пока я задавалась вопросом, почему именно сейчас думаю о Спутнике или о католической церкви, запел глубокий мужской голос. Мелодия поразила меня в самое сердце. Менструальные боли моментально прошли. Потом Марсель в одиночку предстал перед собравшимися, чтобы произнести речь и прочитать на иврите десять заповедей. В конце обратился к Богу его отец.

– Благословен Тот, который снял с меня ответственность за него.

Он переложил ответственность на сына. Я не могла вспомнить ничего подобного в своей семье. Хотя они постоянно твердили, что я должна наконец нести ответственность за свою жизнь, это звучало скорее как вызов, чем как полное любви отступление или воодушевление принять эстафету. Мои глаза наполнились слезами, но я не чувствовала печали, только гнев, бессильную ярость на мать, скрывшую от меня мою историю. Слова Лолы нашли отклик. Да, я действительно ничего не знала. Мать обманула меня, виновата она. Виновата, потому что крестила меня и вырастила христианкой и аплодировала моему брату, когда он, склонив голову, вовремя звонил на службе в колокола под слова пастора Краевского. Мой отец? Виноват, потому что латал во время войны нацистских солдат, хотя следовало убить их или дать им погибнуть. Виноват, потому что молча переносил депрессии матери или накачивал ее таблетками: от успокоительных она впадала на несколько дней в полумертвое состояние, а потом медленно восстанавливала силы перед очередным маниакальным приступом. Спутник? Родился виноватым. Как и я. Но моя вина куда тяжелее, ведь у меня было больше времени.

– Мне плохо, – прошептала я Лоле. – Где туалет?

– Не знаю.

Я встала и протиснулась мимо женщин к лестнице.

Вышла наружу и дрожа прижалась к стене. Потом меня вырвало на землю. Я почувствовала взгляд. За мной последовала женщина.

– Лучше? – спросила она.

Я кивнула.

Я бродила одна по улицам. Мимо проехала полиция, огромный фургон с людьми в сопровождении мотоциклов «CRS», республиканских рот безопасности – французской полиции по охране общественного порядка. Из-за круглых черных шлемов они напоминали инопланетян, готовых захватить нашу планету.

Le Coup de Foudre [56]