Моя дорогая Роза

– Я тогда хотел лишь одного: чтобы мне никто не мешал, чтобы все оставили меня в покое и я мог пить столько, сколько захочу. В сущности, это было единственное, чего мне хотелось. Пить! Даже живопись отступила тогда на второй план.

Джон устало закрыл глаза, и Розе показалось, что он их никогда уже не откроет, такой изможденный был у него вид.

– Мне, теперешнему, – проговорил он после короткой паузы, не открывая глаз, – трудно примириться с тем человеком, которым я был когда-то. Я сам ненавижу себя за собственное прошлое, и эта ненависть в прямом смысле слова съедает меня изнутри. И она в тысячу раз страшнее того, что чувствуешь ко мне ты.

Джон открыл глаза и посмотрел на дочь. И его лицо сделалось каменным.

– Понимаю, как тяжело тебе даются эти поездки сюда. Конечно, это невыносимо! Но я ничем не могу помочь тебе. Это не в моих силах. Поэтому я и не хотел поначалу, чтобы ты приезжала ко мне еще и еще. Очень не хотел! Ведь твое присутствие, Роза, это прямой укор мне, всему тому, что я натворил в своей прошлой жизни. И я не хочу, чтобы ты меня прощала, ибо не заслужил твоего прощения, и отлично понимаю это. Сейчас-то легко рассуждать об искуплении грехов и прочей чепухе. Но это не про меня. Мне нужны страдания, Роза! Я должен страдать еще больше, чем уже страдал. А потому и ты, и Мэдди, ваше присутствие здесь, у меня, это слишком… прекрасно. Я не заслужил такой награды и не могу принять ее.

Роза смотрела на отца в немом изумлении. Она не понимала смысла того, что он только что сказал ей. И не хотела вникать! О чем он просит ее? Уйти, уехать? Или, напротив, остаться? Твердой уверенности у нее не было.

– Хорошо! Если ты считаешь, что так для тебя будет лучше, я не прощаю тебя. И никогда не прощу! Ни за что не прощу за все то, что ты сотворил со мной и с мамой. А что касается нашего с Мэдди присутствия здесь, то вопрос не в том, заслуживаешь ли ты этого или нет. Вопрос в том, заслуживаем ли мы с Мэдди общения с тобой. Поэтому мы и приехали и все еще с тобой. Мы хотим узнать тебя, по возможности, стать частью твоей жизни. И это независимо от того, нравится тебе это или нет, хочется или нет. Речь ведь не о тебе, а обо мне. Да, впервые в моей жизни речь идет обо мне! Неужели же ты не задолжал мне такой малости, как общение? Вот почему я решила задержаться в Милтуэйте подольше. Нам с Мэдди нужно время, чтобы оглядеться и посмотреть, что будет дальше. И вовсе не потому, что я простила тебя. Нет! Я тебя не прощаю.

Джон откинулся на спинку стула и молча кивнул.

– В доме лишь один туалет, – он неопределенно махнул рукой куда-то назад. – На втором этаже. Раньше был на улице, и это меня вполне устраивало. Но потом Фрейзер заставил перенести его в дом. Дескать, старость, надо беречься – в общем, нудятина… А все ведь чепуха, по правде говоря! Не люблю никакой суеты, раздражает толчея, снующие вокруг люди. Но все почему-то считают, что общение – это важно.

– Все?! – удивилась Роза, захлопывая дверь в кладовку. – А я полагала, что ты ни с кем не общаешься. И уж тем более тебя не интересует, что думают люди.

– Так оно и есть! Но чему я научился за долгие годы жизни, так это тому, что порой для того, чтобы обрести право на покойную жизнь, надо научиться уступать. – Он вдруг вынул из кармана брюк руку и разжал кулак. На ладони лежали четыре или пять двадцатифунтовых банкнот. – Не хотел предлагать тебе деньги в присутствии Мэдди. Но я подумал, что, с учетом сложившейся у тебя ситуации, они не будут лишними. Заплатишь хотя бы за гостиницу.

– Нет, спасибо! Мне ничего не надо! – Жест отца вызвал у Розы чувство неловкости. – У меня пока есть деньги. У меня был свой отдельный от мужа счет, и я сняла с него все, что было, перед тем, как ехать сюда. Так что пока деньги есть. Да я бы и не стала брать у тебя деньги. Мне не кажется это правильным.

Джон ничего не ответил, но было видно, что отказ дочери его немного обидел. Собственно, как еще он мог продемонстрировать, что все же волнуется за нее? Только предложить немного денег.

– Хорошо! – пробурчал он, засовывая купюры назад в карман. – Пойду тогда поставлю чайник.

Второй этаж дома показался Розе гораздо меньше, чем первый. Скорее всего, первый этаж был пристроен позднее, а первоначально Грозовой дом был одноэтажным строением, прилепившимся к скале. Из небольшого квадратного холла вели три двери. Первая была полуоткрыта, и за ней виднелась комната, в которой отец, очевидно, спал. Из мебели там была лишь кровать, вокруг которой лежали стопки книг и кипы журналов. С потолка свисала голая электрическая лампочка. Бросалась в глаза батарея пластиковых баночек желтовато-янтарного цвета из-под таблеток, которыми был уставлен весь широкий подоконник, эдакое своеобразное украшение интерьера, которое копилось годами. Еще одно бережно сохраненное напоминание о прошлой жизни.