Моя душа темнеет

– Ты можешь поклоняться своему пророку, но он не мой пророк и никогда им не будет. Вера – это слабость. – Она не станет сломя голову бросаться в ислам, как Раду. Но и православие, в котором она выросла, она не любила. Религия была самым последним средством. Лада видела, что ее применяли в качестве оружия. Если ей придется ею воспользоваться, она это сделает, но никогда не позволит, чтобы религия использовала ее.

Мехмед взял ее за руку и развернул, чтобы она оказалась лицом к нему.

– Ты ошибаешься, Лада. Вера – это не слабость. Вера – это самая великая сила, какой мы можем обладать.

– Может ли вера вернуть меня обратно в Валахию?

– Вера может показать тебе, что есть более важные вещи.

Лада фыркнула:

– Если ты хочешь, чтобы кто-то слушал твои глупые бредни, ступай к Раду. У меня есть дела поважнее.

Она открыла дверь, но Мехмед опередил ее и загородил проход.

– Мы не закончили разговор!

Лада оцепенела.

– Ты приказываешь мне остаться? А если я откажусь? Велишь меня избить? Выпороть? Все это и многое другое я видела при дворе твоего отца. Я тогда не склонилась перед твоим богом или султаном, не сделаю этого и теперь. Зачем ты привез меня сюда, Мехмед? Управлять мною тебе не удастся.

Мехмед помрачнел. Он опустил руку, и линия его спины, такая ровная, изогнулась.

– Я никогда не хотел быть твоим хозяином. У меня есть слуги. И учителя, и телохранители, и отец, который меня презирает. Я хочу, чтобы ты… была моим другом.

Такого Лада услышать не ожидала. Она ухватилась за ответ.

– Почему тебе этого хочется?

– Потому что. – Мехмед опустил глаза. – Потому что ты не говоришь мне того, что, по твоему мнению, я хочу слышать.

– Скорее уж я скажу тебе то, чего ты слышать не хочешь.

Глаза Мехмеда вспыхнули и встретились с ее глазами. Его взгляд был глубоким и голодным. Его пухлые губы скривились в улыбке, сменив выражение его лица с высокомерного на шаловливое.

– Именно этим ты мне и нравишься.

Лада раздраженно фыркнула.

– Отлично. Ну и что же должен делать друг?

– У меня никогда его не было. Я надеялся, что ты знаешь.

– Значит, ты еще глупее, чем кажешься. Раду – вот человек, который заводит себе друзей. А я – человек, вызывающий в людях желание меня выпороть.

– Помню, ты дала мне совет, который помог мне избежать порки. Кажется, это неплохая основа для дружбы. – Он протянул ей руку.

Лада задумалась. Какие нити будут сотканы из этого соглашения? Однажды она уже отдала свое сердце другу, и потеря Богдана едва не сломила ее. Но Мехмед не был сыном няни.

– Твой отец воспротивится нашей дружбе. Он не был к нам добр в Эдирне.

– Мне все равно, что думает мой отец. Ты, наверное, уже заметила, что никто не следит за тем, что я тут делаю. На Амасью никто не обращает внимания. Как и на меня. Я волен делать, что мне вздумается.

– Тебе повезло.

– Но повезло ли мне настолько, чтобы назвать тебя своим другом?

– Ладно, хорошо. – Лада расслабилась. Она наконец поняла, что наказания, которого она ждала все это время, не будет. Они не были свободны от Мурада, но они были далеко от его глаз. Пока этого было достаточно.

– Хорошо. Как твой друг я должен сказать тебе, что я жутко ревную тебя ко времени, что ты проводишь в компании янычар. Я хочу, чтобы ты перестала с ними тренироваться.

– А я как твой друг должна сказать тебе, что мне нет никакого дела до твоей жалкой ревности. Я опаздываю на тренировку. – Ногой, как крючком, она зацепила лодыжку Мехмеда, врезалась в его плечо своим плечом, опрокинула его и повалила на землю.

Он яростно прошипел, брызгая слюной:

– Я – сын султана!

Она разрезала воздух саблей перед его горлом, открывая дверь.

– Нет, Мехмед, ты – мой друг. А я – ужасный друг.

Его смех сделал ее шаги – всегда напористые и целеустремленные – почти легкими.

16

Осень никак не хотела остывать. Каменные стены крепости захватывали в ловушку горячие лучи солнца и удерживали тепло. Раду представлял себе, что мерцающий воздух – это печь и что скоро он сгорит живьем. Мулла Гюрани, который всегда казался чем-то большим, чем просто человеком, теперь приблизился к статусу бога: он совсем не потел, расхаживая перед ними взад-вперед и читая вслух книгу о жизни Пророка, мир праху его.

Но было богохульством представлять богом кого-то, кроме Бога. Раду закрыл глаза и стер эту мысль, стараясь привести разум в созвучие с наставником, с Богом, с тем, что ему нравилось изучать.

Если бы только не это ужасное пекло.

Мехмед осел со стула вниз, повалившись на пол. Раду и мулла Гюрани бросились к нему.

– Тебе нехорошо? – спросил учитель, одну ладонь прижав к щеке Мехмеда, другую – к его лбу.

Мехмед широко раскрыл глаза:

– Нам нужно продолжить обучение.

– Нет. – Мулла Гюрани выпрямился и помог Мехмеду встать на ноги. – Ты перегрелся. Нельзя допустить, чтобы тебе стало хуже. Я настаиваю, чтобы ты лег в постель и оставался в ней до конца дня.

Мехмед слабо кивнул:

– Хорошо.

– Я позову стражу, чтобы тебя проводили.

– Нет, нет. Раду меня отведет. – Мехмед протянул руку. Раду закинул ее себе за плечи и обхватил Мехмеда за талию.