Моя единственная

Сегодняшний день мог закончиться миллионом лучших способов. Мой брат мог бы остаться в отеле, выжить, а кусочки пазла сложились бы так, как нужно, чтобы рассказать Шону о моем… моем сыне. Но этого не произошло. Вместо этого я, возможно, все испортила.

Я поднимаю на него взгляд, его густые ресницы обрамляют невероятные изумрудно-зеленые глаза.

— Я не хотела этого…

— Не сейчас. Не сейчас, когда ты ему нужна.

Мы поворачиваемся к тому месту, где лежит Остин.

— Нам нужно поговорить.

Он кивает.

— Мы поговорим, но сейчас есть вещи поважнее, чем то, что нам с тобой нужно решить.

Я знаю, что причинила ему боль. Я чувствую, как между нами растет напряжение. Я скрывала это от него десять лет, и мне остается только надеяться, что он поймет, когда узнает всю историю. Сначала я должна разобраться с ситуацией.

— Он должен скоро очнуться, — мягко говорит медсестра, подходя к нему. — Если вы хотите быть рядом с ним, возможно, ему будет полезно увидеть знакомое лицо.

Рука Шона касается моей спины, и я позволяю ему провести меня в палату. Словно расступившееся море, мы стоим по обе стороны от него. У меня болит в груди, когда я смотрю на маленького мальчика, которого люблю больше собственной жизни.

— Он не заслуживает ничего из этого. Он должен кататься на лошади по снегу, бросать мяч с отцом и планировать, как попасть в беду, — говорит Шон, откидывая волосы Остина назад.

— Нет, он не заслуживает ничего из этого.

Его счастье и шанс на хорошую жизнь — вот причина, по которой я все это терплю. То, что я могла дать ему в двадцать лет, не шло ни в какое сравнение с той жизнью, которую обеспечивали Джаспер и Хейзел. Они смогли обеспечить его и воспитать так, как я хотела. Для него никогда не существовало разногласий или несчастья. Остина любили и заботились о нем во всех отношениях. Мне повезло, что, потеряв сына, я обрела племянника, которого Хейзел и Джаспер любили как родного сына. Они хотели, чтобы я любила его. Они умоляли меня вернуться в Шугарлоуф, стать его тетей и увидеть, как он растет. Как бы трудно ни было, я сделала это, и это был самый большой подарок, который они когда-либо мне дарили.

— Остин, — зову я его по имени со всей нежностью, на которую способна. — Все хорошо, милый мальчик, — я провожу руками по его волосам, а затем по его милому лицу.

Как бы мне ни хотелось увидеть его глаза, я не хочу этого делать. Когда он проснется, у него будут вопросы, и я не хочу давать на них ответы. Нет простого способа сообщить кому-то такие новости. Это нужно делать очень осторожно. Я смотрю на Шона, и его взгляд встречается с моим.

— Он не знает, и мы не можем ему сказать.

Он дышит через нос и опускает взгляд.

— Я бы ничего не сказал. Я здесь только для поддержки.

Интересно, сколько раз еще может разбиться сердце, прежде чем просто сдастся. Сегодня я понесу больше потерь, чем смогу вынести.

— Прости меня, Шон. Пока не поздно и все не запуталось, я скажу это.

— Я знаю.

— Знаешь?

Шон кивает.

— Ты знаешь, что я люблю тебя? — спрашиваю я, и мой голос срывается на полуслове.

Он тянется к тому месту, где моя рука лежит на плече Остина, и переплетает наши пальцы.

— Я это знаю.

Я надеюсь, что этого будет достаточно. Он нужен мне, и следующие несколько месяцев станут испытанием, к которому никто из нас не готов. Ни одна пара, только начинающая совместную жизнь, не должна переживать подобную трагедию. Мы сильны, но я не знаю, достаточно ли мы сильны. Нам столько всего предстоит пережить.

Остин слегка шевелится, и оба наших взгляда переходят на его лицо. Он издает слабый стон, и я беру его руку в свою.

— Все хорошо, малыш.

Спустя еще несколько секунд он открывает глаза, и они встречаются с моими.

— Тетя?

Слезы текут по моему лицу, и я захлебываюсь облегчением от того, что он проснулся.

— Привет, сладкий мальчик.

Я подношу его маленькую руку к своим губам. С ним все в порядке. Я знаю, что все вокруг плохо, но в эту самую секунду я позволяю себе радоваться, что Остин не ушел.

Он оглядывается на Шона.

— Привет, малыш.

Улыбка Остина при виде Шона заставляет мою грудь напрячься.

— Где мама и папа?

Шон касается его макушки.

— Что ты помнишь?

Он оглядывается по сторонам.

— Я разговаривал по телефону, а потом…

Остин задыхается, и я крепче сжимаю его руку.

— Все в порядке, Остин.

— Авария. Мы летели. Я помню… Я помню, как папа кричал, а потом были крики, — тело Остина начинает дрожать.

— Ш-ш-ш, — пытаюсь успокоить я его. — Тебе не нужно ничего говорить, просто дыши.

— Мама? Папа?

По моей щеке катится слеза, и я использую все свои силы, чтобы держать себя в руках.

— Авария была ужасной. Мне жаль, Остин. Мне так жаль. Они пытались, но они…

— Нет! — кричит он, пытаясь вырвать свою руку из моей хватки. — Нет! Я должен их увидеть! С папой все в порядке. Он говорил со мной.

Из его горла вырывается всхлип, и мне хочется кричать и плакать, но я крепче сжимаю его руку.

— И он так сильно боролся… — я вытираю слезы, которые продолжают падать.

— Я знаю, что это тяжело, — сквозь слезы говорит Шон. — Я знаю, как сильно ты хочешь, чтобы это прекратилось, и мы тоже хотели бы этого. Твои родители так любили тебя.