Моя единственная

Остин плачет еще сильнее, его пальцы крепче сжимают мои.

— Я знаю, что тебе больно, и это нормально — плакать и злиться, — говорю я ему. — Я здесь. Шон здесь. Бабушка и дедушка здесь. Мы очень любим тебя и сделаем все, что в наших силах.

Он ничего не говорит, всхлипывая и поворачивая голову из стороны в сторону.

— Папа говорил… он сказал, что все будет хорошо…

— И он хотел, чтобы так и было, — отвечает Шон.

— Он сказал, что я должен бороться. Я должен быть сильным. Он сказал, что, как только придет помощь, все будет хорошо. Почему? Почему он не в порядке?

Мой подбородок дрожит, и я чувствую себя такой пустой.

— Я не знаю. Я не знаю, и мне хочется, чтобы все было хорошо. Хотелось бы, чтобы он стоял здесь, с нами, и говорил, как он был прав.

Мой брат должен был бороться до конца. Он никогда бы не позволил Остину чувствовать себя одиноким или напуганным, если бы мог помочь. Я представляю, как мой брат и Остин застряли в разбитой машине, он не может пошевелиться, но говорит ему, какой он храбрый, и чтобы он держался. Джаспер сказал бы или сделал все, что угодно, лишь бы Остин не потерял надежду.

Остин плачет, а потом хватается за ногу.

— Тебе больно? — спрашивает Шон.

Он кивает, и я нажимаю кнопку вызова медсестры. Она быстро приходит с обезболивающими препаратами, после того как мы объясняем, в чем дело.

— Через несколько секунд это поможет справиться с болью, — ее глаза встречаются с нашими, на лице ясно читается сочувствие.

Неважно, какую физическую боль он испытывает, эмоциональная гораздо сильнее. Я целую Остина в макушку и бормочу ему на ухо о том, какой он сильный и как мы справимся с этим.

Он плачет.

Я плачу.

А потом, спустя еще несколько минут, его глаза закрываются, и он засыпает.

Шон подходит к окну, вытирает рукой лицо, глядя на улицу.

— Этот ребенок никогда не будет прежним, — говорит он, не поворачиваясь ко мне.

— Нет, никто из нас не будет.

— Я потерял мать в его возрасте, и это изменило всю мою жизнь. Все меняется, когда ты теряешь родителей. Все.

Все изменится для всех нас. Я двигаюсь к нему, желая прикоснуться к нему, обнять, почувствовать хоть какой-то комфорт, который он дает, но прежде, чем я успеваю дотянуться до него, раздается стук в дверь.

Мы поворачиваемся и видим там моих родителей.

— Он уже проснулся? — спрашивает папа.

— Да. Мы ему сказали.

Мама закрывает рот руками, но я все равно слышу ее приглушенный крик.

— Мы бы хотели посидеть с ним, — объясняет папа.

— Конечно.

Мы с Шоном выходим в коридор, потому что знаем, что ничего не можем сделать, пока Остин спит. Я чувствую, как с него спадает напряжение, и мой очень ласковый парень кажется мне далеким. Я знаю, что ему больно, и он имеет на это право, но я сделала то, что должна была сделать, чтобы защитить свою семью, и теперь мне придется сделать это снова.

Глава двадцать девятая

Шон

Прикоснуться ли мне к ней? Держать ли ее за руку? Хочет ли она, чтобы я был рядом с ней? Я задаю себе миллион вопросов, пока мы возвращаемся в комнату ожидания. Еще час назад я не задавался этими вопросами. Я просто знал. Я знал ее. Я знал нас. А теперь ничто не имеет смысла.

«Я его биологическая мать».

Она не может быть его матерью. Это не… Джаспер и Хейзел…

Мы заходим пустую комнату и садимся. Ее карие глаза, похожие на глаза Остина, смотрят на меня. Раньше я этого не замечал. Я не обращал внимания на тонкое сходство в форме или цвете их глаз. Когда мы оказались внутри, я начал искать другие вещи, которые пропустил. Его нос почти такой же формы, и цвет волос у них похож.

— Пожалуйста, — умоляюще произнесла Девни. — Скажи что-нибудь. Я знаю, что ты расстроен. Я знаю, что все это шок, и я…

— Он твой сын? — спрашиваю я на всякий случай, вдруг я неправильно поняла.

— Да, она встает и делает шаг ко мне, глазами умоляя меня понять. — Он мой биологический ребенок, но в то же время нет, потому что он не мой сын. Он сын Джаспера и Хейзел.

— Я понимаю.

Обида переполняет меня. Считайте это эгоизмом. Назовите это нелепостью, но она есть. Женщина, которую я люблю, которой я раскрыл свои секреты, не сделала того же. Она не доверяла мне, и мне чертовски больно. В мире нет ни одного секрета, который она могла бы мне рассказать и который заставил бы меня любить ее меньше, даже этот. Но она не сказала мне, пока у нее не осталось другого выбора. Я испытываю чувство предательства, на которое не имею права.

Девни придвигается еще ближе.

— Прости меня. Это то, о чем я хотела поговорить сегодня вечером. У меня был секрет, который нужно было рассказать. Я знаю, что скрывала его от тебя, и столько раз мне хотелось поговорить с тобой об этом, но, чтобы защитить всех, я не могла.

— Я тебе все рассказал.

Мой голос звучит немного резче, чем хотелось бы. Я злюсь, но не по той причине, о которой она, вероятно, думает. Просто я был уверен, что после того, как я рассказал ей про аварию, у нас не осталось секретов. Ничего, что было бы похоже на это.