Моя еврейская бабушка (сборник)

Сырец прижал родное тело к себе и ощутил сладость единения с любимой женщиной. Он не мог обмануться – Тамара откликнулась на его объятия, она ждала его, хотела, чувствовала. И вдруг все вокруг куда-то поплыло, ушло ощущение пространства, кухня раздвинула стены, в один миг став объемной и прозрачной, как утренний туман после проливного дождя. Где-то вдалеке перекликались паровозные гудки, будто здоровались друг с другом, слышались звонкие голоса, откуда-то сверху доносилась музыка. Они остались вдвоем. Больше никого не было. Никого. Привычный мир исчез. Они оказались на далекой планете, где не было хрущевских коробочек, серого цвета и унылой жизни. На седьмом небе звучала странная музыка, она была созвучна мелодии, звучавшей все эти годы в обиженной душе Сырца. Тамара больше не сопротивлялась, она отдалась во власть любимого мужчины, ее влажные глаза блестели и переливались загадочными огнями, они смотрели на него с покорностью и восхищением, словно она впервые увидела этого необычного паренька из рабочей слободки. Он хотел унизить ее насилием, но в какой-то миг его тело будто переродилось, он стал другим – прежним, юным и открытым. Сырец стал тем, кем он был у себя в душе. В крохотной кухне Тамариной квартиры Сырец обрел свое настоящее предназначение: с этой минуты он станет отвоевывать у жизни свое право на жизнь, он будет защищать свою собственность любой ценой, даже ценой свободы. Сырец считал Тамару Своей женщиной и никому не хотел отдавать любимую. В самый сладостный миг он почувствовал, как отозвалось на его ласки Тамарино тело, забившись в нежной истоме, видимо, вспомнив его объятия. У человеческого тела есть своя особая память, оно долго помнит прикосновения родных рук. И Сырец остановился, почувствовав облегчение, боль оставила его, он был отмщен. Отныне он всегда будет поступать так, как поступил сегодня, предательство за предательство. Измена за измену. И снова нависла низким потолком темная невзрачная кухня, а в скошенной форточке послышался хулиганский свист, навсегда изгнав из туманного пространства сладкую небесную музыку.

– Ты моя! – сказал Сырец и прислушался, в комнате приглушенно звучали голоса из телевизора.

– Твоя, – согласилась Тамара, продолжая смотреть на него восхищенным взглядом. Сырец смутился. Он посмотрел в окно, лишь бы не видеть влюбленных глаз Тамары. В тот миг, когда она вспомнила его, откликнувшись на огненные ласки, он ее разлюбил. В ее покорности было что-то предательское, то, чего он всегда боялся в женщинах. Но уступать Тамару Сырец никому не хотел, даже двоюродному брату.

– Завтра приду за тобой! – сказал он и вышел за дверь, отметив на прощанье, что в квартире царит глухая и безоговорочная тишина.

Уже на улице Сырец понял, что не любит Тамару, она ему не нужна. Он никогда не сможет ее простить, в одной постели с ними всегда будет лежать Аркаша Лащ.

* * *

Родители оказались живы. Подспудно Володя не ожидал увидеть их, он думал, что их давно нет на этом свете, но дверь открыла Ханна. И снова тоскливо заныло сердце Сырца, подталкиваемое забытыми детскими обидами. Не было любви в глазах матери. Не было.

– Это я! – сказал Володя и прошел в кухню. Соломон Сырец сидел в углу – старый сгорбленный человек, изнуренный молитвами и тоскливым ожиданием смерти. Отец взглянул на сына пустыми глазами. Володя усмехнулся – родители не ждали его. Они давно простились с ним.

– Отец, ты не рад? – сказал Сырец в пустоту. Ответа не последовало. Его затрясло. Он не мог требовать любви от них. Это было выше его сил. Нельзя заставить любить. Родители не понимали собственного сына с момента его рождения. Можно не понимать, не принимать, не хотеть, но при этом любить. Сырец долго молчал, подыскивая подходящие слова, затем негромко произнес: «Я не буду вам в тягость. Я обойдусь!». Они молчали. Вместе с родителями молчал брат Яков, он был заодно с ними. Брат отторгал брата. Повисла напряженная тишина. Сын тяготил родителей своим неожиданным присутствием. Он появился внезапно и стремительно, и, как водится, без приглашения, но он всегда приходил вопреки чужим желаниям, приходил в тот момент, когда его не ждали.