Моя гениальная подруга

От мысли, что у него появятся подчиненные, Фернандо воодушевился и, к нескрываемой досаде сына, пустился в воспоминания. Он рассказал, как учился ремеслу у своего покойного отца, как был вынужден работать на машинах в Казории. Признался, что совершил ошибку, связав судьбу со слабой и ленивой Нунцией: вот если бы он женился на трудолюбивой Инес, которой увлекался в молодости, то давно открыл бы свое дело и переплюнул обувную фирму «Кампаниле»; как знать, может, сегодня его обувь показывали бы на выставке на Мостра д’Ольтремаре. Под конец он сообщил, что тоже придумал великолепный фасон ботинок, и, если бы Стефано не зациклился на чудачествах Лины, он бы хоть сейчас запустил их в производство: «Пошли бы нарасхват!» Стефано спокойно выслушал его, но еще раз подтвердил, что пока хочет видеть только качественное воплощение моделей Лилы. Рино забрал у него эскизы и с легкой насмешкой спросил:

– Куда же ты их собираешься повесить?

– Сюда.

Рино посмотрел на отца: тот хмуро молчал.

– А сестра-то согласна? – задал он еще один вопрос.

Стефано улыбнулся:

– Разве я стал бы что-то делать без согласия твоей сестры?

Он встал, крепко пожал руку Фернандо и направился к двери. Рино пошел его провожать, но вдруг остановился, охваченный беспокойством. Стефано уже собирался сесть в свою красную машину, когда Рино крикнул ему с порога:

– А марка? Марка будет называться «Черулло»?

Стефано, не оборачиваясь, махнул рукой:

– Черулло ее придумала, пусть и будет «Черулло».

39

В тот же вечер Рино, прежде чем уйти гулять с Паскуале и Антонио, спросил:

– Марче́, ты видел, какую машину купил Стефано?

Марчелло, одуревший от телевизора и тоски, даже не ответил.

Тогда Рино вытащил из кармана расческу, пригладил волосы и сказал весело:

– А ты знаешь, что он купил наши ботинки за сорок пять тысяч лир?

– Видать, у него денег куры не клюют, – буркнул Марчелло.

Мелина захохотала: не то над ним, не то над шуткой из телепередачи.

С того дня Рино взял за правило каждый вечер подкалывать Марчелло, и обстановка накалялась. К тому же, едва Солара, которого Нунция встречала с неизменным радушием, появлялся в доме, Лила говорила, что устала и идет спать. Однажды Марчелло, обращаясь к Нунции, недовольно заметил:

– Ваша дочь, как меня увидит, уходит спать. Что мне прикажете делать?

Видимо, он надеялся, что она его поддержит, а то и посоветует проявить настойчивость. Но Нунция промолчала, и тогда он сварливым голосом спросил:

– Ей что, нравится другой?

– Да нет.

– Я знаю, что она ходит в лавку Стефано.

– А куда же ей, мальчик мой, ходить за продуктами?

Марчелло опустил глаза.

– Ее видели в машине с колбасником.

– Они катались с Ленуччей: Стефано ухаживает за дочерью швейцара.

– Мне кажется, Ленучча – неподходящая компания для вашей дочери. Запретите ей с ней видеться.

Я – неподходящая компания? Лила не должна больше со мной видеться? Когда она рассказала мне об этой идее Марчелло, я окончательно перешла на сторону Стефано и принялась расхваливать его скромность, решительность и спокойный характер. «И он богатый», – привела я последний аргумент. Еще даже не договорив, я подумала, что наше представление о богатстве далеко отошло от детской мечты. Образ сундуков, доверху набитых золотыми монетами, которые наряженные в ливреи слуги тащат в наш замок, – это должно было случиться сразу после того, как мы напечатаем роман наподобие «Маленьких женщин», – с той поры заметно поблек. Пожалуй, мы еще верили, что деньги могут служить цементом, скрепляющим наше существование и не дающим изуродовать близких нам людей, но теперь все затмили конкретные действия, которые следовало предпринимать немедленно. Детская мечта о богатстве теперь сплелась с фантастическими обещаниями, заложенными в несколько эскизов обуви, какой никто никогда раньше не делал, но она же подразумевала недовольство и болезненное возбуждение Рино, желавшего тратить деньги без счета; телевизор, пирожные и кольцо от Марчелло, полагавшего, что любовь можно купить; наконец, славного Стефано, который торговал продуктами, ездил на красном автомобиле с откидным верхом, без колебаний выложил сорок пять тысяч лир, заказал рамки для детских рисунков, вознамерился, кроме сыра проволоне, продавать еще и ботинки и поверил, что сможет открыть в нашем квартале эпоху мира и процветания, – словом, воображаемое богатство отныне требовало конкретного подтверждения фактами, но было напрочь лишено ореола блеска и славы.

«Богатый», – повторила Лила, и мы засмеялись. Потом она добавила: «А еще он милый и добрый». Я согласилась с ней: последними двумя качествами Марчелло точно не обладал, что служило лишним доводом отдать предпочтение Стефано. Эти два простых слова нанесли последний удар по моим детским фантазиям. Замки, сундуки – все это не имело никакого отношения к нам с Лилой. Богатство, которое воплощал Стефано, приобрело образ молодого парня в запачканном рабочем халате – с его фигурой, запахом, приветливым голосом, – парня, которого мы знали всю жизнь, старшего сына дона Акилле.

Во мне шевельнулось сомнение.

– Но ведь он хотел проткнуть тебе язык!