Моя любимая мумия (СИ)

Для него нагота не была чем-то постыдным. Я же залился краской и поспешно отвернулся, но, не в силах совладать с искушением (холодок терзающего моё тело возбуждения подпитывал и поощрял его), то и дело искоса поглядывал на фараона. Девушки обвили его стан тонкими полотенцами, умастили его тело ароматными маслами и надели на него расшитую драгоценными камнями юбку. Другие вытерли и расчесали его волосы, украшая некоторые пряди жемчужными нитями. Наконец на его предплечьях появились золотые браслеты, а голову украсил тонкий золотой обруч, стилизованный под змею, — раскрывшую свой капюшон кобру.

— Ну же, вылезай. — Фараон поманил меня. — Долго ты ещё будешь там сидеть?

Меня бесцеремонно выудили из воды и проделали со мной те же процедуры, что и с Семерхетом: отёрли с тела воду, умастили благовониями, украсили золотом… Вот только моя новая юбка мало чем отличалась от прежней, пожалуй, в ней ещё больше просвечивало! Я возмущённо показал на неё эрпату, тот засмеялся, подхватил меня за руку и повлёк за собой обратно в царские покои.

Слуги внесли подносы с фруктами и кувшины с питьём, поставили их прямо на ложе. Семерхет заставил меня сесть, раскинулся за моей спиной, с хрустом расправляя плечи, повёл рукой, показывая на принесённые яства.

— Ешь и пей, — приказал он, — и забудь обо всём. Нет ничего важнее того, что здесь и сейчас.

Он приподнялся на локте и хлопнул в ладоши. Одна девушка села за арфу, другие закружились в танце, звеня браслетами, нубиец взмахнул опахалом — в общем, восстановился привычный порядок вещей. Удивительно, но никто не задал ни единого вопроса насчёт меня. Власть фараона была абсолютна… или он воспользовался колдовством?

Семерхет лениво подхватывал виноград с подноса, почти не глядя на развлекавших его танцовщиц (завтракаешь утром и попутно смотришь телевизор, даже не пытаясь вникнуть в то, что происходит на экране, — вот и эта сцена то же самое напомнила). Ему нет никакого дела до этих полуголых девиц, они для него всего лишь часть мебели, не иначе. Мои чувства поулеглись немного, я занялся фруктами. Финики здесь были просто потрясающие! Казалось, ничего вкуснее я не пробовал.

— Нравится? — Пальцы Семерхета прокатились вдоль моего позвоночника.

— Сладкие как мёд! — с восторгом отозвался я.

— Твои губы слаще…

Фараон вдруг опрокинул меня на ложе, жадно поцеловал. Раскатились по полу виноградины и персики, чаша с благовониями опрокинулась… Я замычал, забил ногами в воздухе, стараясь его оттолкнуть. Я и растерялся, и потерялся: почему так неожиданно? Его тело прижало меня к ложу, сильное и гибкое тело, тепло которого влилось в меня и разбудило спящие инстинкты.

— Ты что!

— Возляг со мной, — шепнул он, касаясь моего уха губами и дуя в него.

— Нет! — Я вспыхнул.

— Почему? — не слишком довольно отозвался фараон, ведя рукой по моему животу и сминая ткань поверх моего члена. — Почему ты сопротивляешься? Разве тебе неприятны мои прикосновения? Разве ты не хочешь меня?

Говорить вслух такие вещи… никакого стыда! Я зажмурился, по-прежнему пытаясь высвободиться из его рук:

— Но не при всех же…

— Тебя смущает их присутствие? — с удивлением спросил эрпат.

— Ещё как смущает! Я не могу… не могу, когда смотрят… — бормотал я, сгорая со стыда, потому что моя плоть под его пальцами это мнение не разделяла.

— Тебя не должно смущать присутствие рабов. — Семерхет прищёлкнул пальцами, и все ушли.

— Никогда… — выдохнул я, — никогда не делай так… когда все… все смотрят…

Он засмеялся и быстро поцеловал меня в губы:

— Умилителен… Что ж, теперь мы наедине.

Я кивнул, но понял, что ошибся: ничего не изменилось, мне по-прежнему было стыдно, хотя никого, кроме нас, уже в покоях и не было. Не рабы меня смущали — взгляд фараона и само его присутствие ввергали меня в смятение. Там, в пирамиде, всё было не так, там я мог себя контролировать, а здесь… я был слаб, потому что… Почему я так на него реагировал?!

Семерхет сорвал с меня юбку и, когда я попытался закрыться, отвёл мои руки, прижимая их к ложу:

— Никогда не закрывайся от меня. Я хочу смотреть на тебя… и только я могу смотреть на тебя.

Его ладонь вновь отправилась путешествовать по моему телу, горячие губы прошлись следом: по кадыку, по солнечному сплетению, по линии рёбер, по ямочке на животе… Там, где он меня целовал, огонь вспыхивал всё сильнее, и скоро я уже не мог ни о чём думать, кроме этих нежных дразнящих ласк.

— А если… если войдёт кто… — задыхаясь, пробормотал я.

— В тот день никто не входил ко мне, — возразил эрпат. — Как бессмысленно я провёл его! Но сейчас…

Он двинул коленом, раздвигая мне ноги, выгнулся, прижимая меня всем телом к ложу. Я с лёгким испугом подумал, что, должно быть, прямо сейчас и… Но он не торопился с этим. Ладонь Семерхета продолжала ласкать меня: поднималась к коленям и опускалась по внешней стороне бедра прямо под ягодицы, оттуда скользила вверх, по спине, и снова скатывалась на бёдра. Я млел от удовольствия, кожа стала такой чувствительной, что по ней пробегал сладкий ток от каждого прикосновения его губ или пальцев.