Моя любимая страна

Чем старше я становилась, тем больше получалось понимать из новостей. Шахтеры стучали касками по мосту в Москве[2]. Мама отправляла шахтерам деньги, говорила — они голодают. Чеченцы воевали с русскими. Я боялась чеченцев, думала — они страшные бородатые злодеи, почти пираты, вот бы их увидеть. Еще были бандиты. Их я не видела, но слышала. Иногда под окнами стреляли. И мама говорила — отойди от окна.

Когда мне было пять, я узнала, что мы все умрем. И мама может умереть. Чуть позже я сообразила, что мама может умереть не от старости, когда-нибудь в будущем, а сейчас, потому что бандиты. Я стала бояться вечеров. Вечером зло ближе, темнота дает ему дорогу. Я садилась на окно и вглядывалась в темноту. Я верила, что мой взгляд освещает маме дорогу до дома, бережет ее. Иногда тревоги становилось очень много. Тогда я брала жестяную коробку с пуговицами и перебирала их, как сокровища. Пуговицы немного защищали от ужаса.

Когда я училась в третьем классе, я увидела бандитов близко. Я шла до дома не по улице, через дворы. Мама запрещала мне это делать, но я очень хотела попасть поскорей домой. Я увидела трех человек и еще одного, он был как-то отдельно от них. Мне вспоминается, что они были в черных кожаных плащах, но скорее всего, это я придумала уже потом. Один из трех говорил матом, потом второй достал пистолет, маленький и очень-очень черный. Я зашла в ближайший подъезд и дождалась выстрелов. Выстрелов было всего два. Я подождала еще немного, потом выглянула из подъезда. Мужчина, который был один, лежал скрюченный, за ухом было красное. Бандитов не было видно. Я обошла мужчину по широкой дуге и побежала домой. Маме я ничего не рассказала. Я знала, что от волнений останавливается сердце, я всем своим маленьким телом хотела, чтобы она жила.

Бандиты появились из-за Ельцина, и заоконная темнота, и длинные вечера, когда мама идет с работы, а я жду дома, и то, что не хватает денег — теперь я знала, что такое деньги, сколько они стоят. В доме иногда не было еды. В девять лет я пошла заниматься в песенный ансамбль, иногда мы давали концерты в больницах и домах культуры. За концерты нам платили: рядовым певцам по 30 рублей, солистам — по 60. Я хотела стать солисткой. Шестьдесят рублей — это семь буханок черного хлеба.

Я спрашивала маму — если СССР был такой хорошей страной, почему вы ее не защитили? И мама говорила — нас обманули. Ельцин обманул.

Теперь я смотрела новости с азартной злобой. Я ждала, когда Ельцин умрет. В новостях это обязательно покажут.

Но он не умирал и не умирал. Умирали другие люди. Похороны в те годы были привычным делом, и во двор нашего дома то и дело выносили гробы, обитые красной тканью. Я подходила и спрашивала — почему он умер? Почему она умерла? Люди травились алкоголем, вешались, гибли в перестрелках, их убивали во время ограблений, они умирали в больницах, где не было лекарств и врачей. Но моя мама жила, мой взгляд хранил ее. Иногда я торговалась с Богом. Говорила ему — если мама умрет, я уйду жить в лес, и что ты тогда будешь делать?

А когда я училась в седьмом классе, Ельцин сделал вот что. На Новый год, когда мы с мамой сидели за праздничным столом, он сказал из телевизора: Я устал. Я ухожу. И он перестал быть президентом. Такое чудо случилось на Новый год. Мама плакала и смеялась, и звонила друзьям, и я думала: вот оно. Теперь начнется другая жизнь.

Через три месяца были выборы[3]. Выбрали Путина. Он был совсем непохож на Ельцина — молодой, спортивный, с ясными глазами. Глаза были единственной чертой его лица, которую можно было запомнить. Примечательным был голос. Он как будто все время сдерживался, чтобы не начать рычать. Зато когда он улыбался, все вокруг радовались.

Мама не голосовала за Путина. Она говорила — он кагэбэшник. Я знала, кто такие кагэбэшники, на нашей лестничной клетке две квартиры принадлежали им. Маниакально подозрительные люди, много пьющие и неприветливые. Мы не дружили.

В день выборов я пошла гулять во двор. Люди шли с избирательных участков и спрашивали друг друга: вы за Путина голосовали? Вот и я. Спрашивали и меня — про маму. Я говорила — нет, мы за коммунистов, и мальчишки со двора сказали: все коммунисты давно в гробах лежат. Мы почти подрались.

Люди верили, что Путин защитит их. Перед выборами в нескольких городах взорвались дома[4]. Мы выучили слово теракт. Мужчины из нашего дома дежурили по ночам, чтобы наш подвал не заминировали. Путин сказал, что надо просто убить всех террористов и тогда дома перестанут взрываться. Он начал новую войну в Чечне. Я начала мыть полы. Я была почти взрослой и хотела зарабатывать деньги, чтобы мама уставала меньше. Я уставала так, что приходила домой и делала как мама: садилась в обуви на диван, чтобы ноги «отошли». Мама не ругалась.