Моя любимая жена

И вдруг из-за закрытой двери соседней комнаты послышался детский плач. Лин-Юань быстро пошла туда и вернулась с малышом на руках. Ребенку было года два. Его волосики напомнили Биллу детский снимок Элвиса Пресли. Голубой комбинезончик с синими сердечками подсказывал, что это мальчик. Итак, семья наконец-то получила сына. Лин-Юань качала малыша, пытаясь успокоить. Плач перешел в хныканье. Ребенок испуганно озирался по сторонам. Его личико оставалось серьезным и насупленным. Увидев Билла, малыш завопил еще громче. Все засмеялись. Лин-Юань передала ребенка сестре.

— Это наш Чо-Чо, — сказала Цзинь-Цзинь, принимаясь его качать. — Не плачь, малыш. Дядя-иностранец — хороший человек. Он очень любит маленьких детей.

Билл провел в их жилище прекрасный, удивительный вечер. Взрослые продолжали лепить пирожки, а Чо-Чо ползал рядом. Все, даже Билл, по очереди брали его на руки и играли. Вскоре малыш перестал бояться «дядю-иностранца» и что-то верещал, сидя у него на коленях.

В полночь небо над Чанчунем вспыхнуло каскадами фейерверков. Чтобы полюбоваться на салют, они вышли во двор. Вокруг сверкали бенгальские огни, хлопали петарды и слышался смех. Чо-Чо высовывал голову из пуховика Лин-Юань и от холода сразу же начинал хныкать. Мать Цзинь-Цзинь надела старую армейскую шинель, которая была ей велика. Сама Цзинь-Цзинь нарядилась в теплую желтую лыжную куртку с капюшоном, надвинутым почти на глаза.

Когда малыш совсем замерз и поднял рев, все вернулись в квартиру, где ели пирожки и поздравляли друг друга с Новым годом. Под вспышки последних фейерверков Билл почти поверил, что в середине февраля действительно наступил новый год.

Цзинь-Цзинь хотела проводить его до отеля, но Билл отказался. Он знал: если они поедут вместе, ему захочется, чтобы она осталась, а это было невозможно.

Билл тепло простился с ее матерью и сестрой, затем потрепал по щеке сонного Чо-Чо. Накинув желтую куртку, Цзинь-Цзинь вышла с Биллом на лестничную площадку. Там было темно. Билл попросил ее включить свет. Оказалось, что освещение включается централизованно и на ночь его гасят для экономии электричества. Сделав пару шагов, Билл больно ударился о чей-то велосипед, прикрепленный к ограждению перил. Цзинь-Цзинь удостоверилась, что у Билла есть с собой визитка отеля на случай, если водитель такси не поймет, куда ему нужно ехать.

Они крепко обнялись и стояли так, не в силах разжать руки. Где-то продолжали хлопать петарды.

— Здесь холодно, — наконец сказал Билл. — Иди внутрь, иначе простудишься. Завтра увидимся.

— Завтра увидимся, — повторила Цзинь-Цзинь.

После долгого поцелуя она наконец отпустила его, веля спускаться осторожно. На улице горели фонари, но их свет почти не достигал лестничных окон. Со всей осторожностью, на какую он был способен, Билл двинулся вниз, стараясь не испачкаться о закопченные стены и не задеть допотопные велосипеды, стоящие на каждом этаже.

Он вышел в морозную ночь. Улица была пуста. Вряд ли на этой окраине существовала стоянка такси. Билл оглянулся на унылый дом. В лестничном окне желтело пятно. Цзинь-Цзинь не ушла. Билл махнул ей и пустился в путь, плохо представляя, в каком направлении идти.

Он шел, не переставая удивляться бедности, в которой жила семья Цзинь-Цзинь, и искреннему радушию, с каким его приняли. А в окнах убогих бетонных домов уютно светились красные фонарики, салютуя первому дню нового лунного года.

Увидев недостроенное здание, огороженное деревянным забором, Билл вспомнил, что они проезжали мимо него. Этот ориентир попался как нельзя кстати; он уже собирался идти совсем в другую сторону.

Дорога до отеля заняла у него часа полтора. Поднявшись в номер, Билл махнул рукой на душ и сразу лег. Он засыпал, а перед глазами перемигивались красные фонарики. Светлячки китайского Нового года.

Эта темная полоса тянулась по ее плоскому и упругому животу от пупка до самой границы волос на лобке. Еще одна тайна, которую хранило тело Цзинь-Цзинь. Нет, пожалуй, единственная тайна. Татуировка на веках, крошечные мизинцы на ногах и шрамы на коленках были просто отметинами. Об этих шрамах Цзинь-Цзинь рассказывала даже с гордостью. Они с девчонками забирались на стену и прыгали вниз. Цзинь-Цзинь называла это «воспитанием смелости».

Итак, шрамы на коленках — от избытка смелости, татуированные веки — от подростковой глупости, изуродованные мизинцы — от бедности. О происхождении темной полосы Билл не спрашивал. Он знал, что это такое. Это был след прерванной беременности.

Билл считал так до вчерашнего вечера. Увидев темную полосу впервые, он сразу подумал о неудачно сделанном аборте. Его не интересовало, когда и от кого Цзинь-Цзинь забеременела. Возможно, от какого-нибудь чанчуньского парня. Или от шанхайского мужчины. Кем бы тот ни был, эта часть прошлого Цзинь-Цзинь совершенно не волновала Билла. Как говорил ему доктор Кхан? В этой стране сделать аборт проще, чем удалить зуб. Скорее всего, Цзинь-Цзинь дотянула до такого срока, когда пришлось резать.

«Что ты скажешь теперь, дерьмовый всезнайка?» — мысленно спрашивал себя Билл, пока возвращался в отель.