Моя Марусечка

– Сам?! Ты сам определишься со своей жизнью? Да что ты вообще можешь сам хоть каким-то образом определить? Это что, свою копеечную зарплату ты называешь самоопределением? Или твоя проститутка Наташа являлась для тебя самоопределением? Что, что ты сделал в этой жизни сам? Да если бы не я… Да если бы… Да я же всю жизнь только и делаю, что бегаю за тобой, чтоб соломки подстелить. А ты – сам! Привел ничтожную девку в дом…

– Мама! Прекрати! Пожалуйста! Я тебя прошу! – попытался пробиться сквозь поток материнского гнева Никита. – И не смей ее унижать! У тебя нет никакого права ее унижать!

– Это у меня нет права? Я тебе мать! А она кто? Да если бы я ее вовремя не разглядела…

– Прекрати! – схватившись за голову, снова закричал Никита. Нехорошо закричал, с надрывом. Маруся даже хотела броситься к нему, обнять, чтоб защитить инстинктивно от потока материнской брани, но ноги отчего-то не послушались. А может, на нее такой маленький паралич напал. Вроде детского испуга. Так и сидела, выпучив глаза да приложив ладошки к груди.

А Ксения Львовна все продолжала выплескивать из себя свою ярость и остановиться не могла, будто зашлась в надрывном кашле. Марусе вдруг вспомнилось совсем некстати, как кричала иногда на них с матерью из-за забора соседка Клава Ляпишева – так же яростно и взахлеб. Правда, Клава и выраженьица употребляла более чем занозистые да крепкие… К выразительно-литературной речи Ксении Львовны эти Клавины базарные матюки, конечно, и близко не приставишь, но, как Марусе вдруг подумалось в этот момент о своей свекрови – ну чисто Клава Ляпишева… Даже выражение лица то же самое было! Не присутствовала в нем больше смешливая интеллигентность, пропала куда-то. Одна только горячая злость присутствовала. Хамская. Простая. Сермяжная. И в который уже раз за длинный день, глядя в это новое лицо, Маруся почувствовала, как сдвинулось что-то у нее в груди, оборвалось удивлением – надо же, ну прям театр настоящий, ни дать ни взять…

Даже Никита больше не пытался остановить мать. Сидел, смотрел в одну точку, подняв глаза к потолку и изображая лицом безмерное терпеливое смирение. Руки его безвольно свесились с колен, и лишь по нервному напряженному дрожанию пальцев Маруся поняла, как нехорошо у него внутри, как вовсе у него там не терпеливо и не смиренно. Слава богу, и Ксения Львовна выдохлась, пустила горькую обиженную слезу напоследок и, махнув обреченно рукой, ушла к себе. Вскоре из открытой двери ее спальни раздался слабый и болезненный зов о помощи:

– Марусенька… Поди сюда, деточка… Накапай мне валерьянки, пожалуйста…

Изысканно тяжелый запах духов окутал Марусю с ног до головы, как только она вошла к свекрови. Казалось, запах этот лишал воли, пугал, заставлял улыбаться глупо и заискивающе. Ксения Львовна лежала поперек широкой кровати, сложив руки на груди, как покойница, постанывала тихонько. Маруся присела на краешек, протянула ей стакан с мутной разбавленной жидкостью. Подумалось тут же – надо бы уйти скорее отсюда!!! Вдруг свекровь опять просить начнет о разговоре с Никитой? Ну что, что она может ей пообещать? Ничего и не может… Она и разговаривать-то теперь с Ксенией Львовной боится! Вдруг она опять в истерику впадет?

– Ты прости меня, Марусь, что я не сдержалась. Зачем-то заговорила при тебе про эту Наташу, про эту дрянь… Ты не бери в голову, ладно?

Ксения Львовна приподнялась на локотке, одним глотком осушила содержимое стакана, содрогнулась коротко:

– Фу, гадость какая…

– А эта Наташа… Она что, и впрямь такая была? – робко спросила Маруся.

– Какая? Что ты имеешь в виду? – осторожно спросила Ксения Львовна, подавая ей пустой стакан.

– Ну, вы сами говорили… Что проститутка…

– А-а! Да нет, конечно, это я сгоряча сказала. Хотя уж лучше бы она ею была, чем так…

– Как – так?

– Даже не знаю, как тебе это объяснить, девочка… Да и стоит ли?

– Стоит. Мне же надо знать. Никита в конце концов мой муж, и…

– А он что, тебе ничего о ней не рассказывал?

– Нет.

– Что ж, на него это похоже… Хотя он и не знает всех щекотливых подробностей…

– Каких подробностей?

Ксения Львовна улеглась в прежнюю позу, помолчала немного, словно собираясь с духом. Потом заговорила тихо:

– Понимаешь, он нас с Виктором тогда, можно сказать, перед фактом поставил. Привел ее в дом и объявил, что вот, мол, знакомьтесь, жена моя, Наташа. Официальная, через загс оформленная. Даже ни словом не обмолвился, что жениться собирается! Представляешь? Самостоятельность свою в очередной раз проявил…

Последнюю фразу Ксения Львовна произнесла с нервной, даже изысканной какой-то горечью. Чувствовалось, что за горечью этой стояла черная давняя обида на сына. Да оно и понятно – любая бы мать на ее месте обиделась. Вот если б Маруся, например, так же поступила, то и ее бы мама, наверное, смертельно на нее обиделась…