Моя Марусечка

– Что нам оставалось делать? Вот скажи? Конечно, приняли мы ее. А как не примешь? Он же заявил, что они могут и отдельно жить, если мы против. Можно сказать, на прямой шантаж пошел. Я же не могла его потерять, сама понимаешь… Мы даже свадьбу им скромную задним числом сыграли. А только у меня знаешь сразу к ней душа не легла! Вот не легла, и все! Ничего не могла с собой поделать! Странная она какая-то была. Я к ней и так, и этак, и подружиться как-то пыталась, а она будто тебя не слышит, не видит. Я сначала подумала – девушка не от мира сего. Человек творческий, думаю, в облаках витает…

– А чем она занималась?

– Она реставратор. Росписи на стенах в храмах восстанавливает, фрески… Она и комнату постепенно в реставрационную мастерскую превратила! Что-то все рисовала, наброски какие-то бесконечные делала… Нет, я, конечно, ничего против творчества не имею, но должен же человек помнить, что он не один тут живет! Надо же еще и с семьей считаться! А не так, чтоб сама по себе. Это уж потом до меня дошло, что у нее просто внешняя оболочка такая обманчивая. Когда увидела, просто глазам своим не поверила!

– А что вы увидели?

– Марусенька, ты уверена, что тебе надо об этом знать?

– Да. Уверена.

– Ну… Как бы тебе это сказать, чтоб не выругаться… В общем, положила она глаз на Виктора Николаевича. Представляешь?

– В каком смысле?

– Да в самом что ни на есть прямом! Смотрю на своего мужа и не узнаю его! Будто подменили. Так у него глаз загорелся, знаешь… Смотрит на нее и весь светится!

– Да ну… Может, вам показалось?

– Нет, девочка, не показалось. Меня в этих делах обмануть трудно. Он и со мной-то так себя стал вести… Как чужой! Смотрит и не видит. Слушает и не слышит. Ну, я и не стерпела, закатила ей скандал…

– И что?

– Да ничего. Слава богу, хватило ей ума уйти из дома по-тихому. Никите письмо написала, вещи собрала и ушла. Я потом почитала то письмо, даже и благодарна ей, по большому счету, осталась.

– А что она ему написала?

– Да так, в общем, ничего особенного. Общие фразы… Прости, мол, ухожу. Не могу с тобой жить. На развод сама подам. Слава богу, что хоть забеременеть не успела…

– А Никита? Он переживал потом?

– Ну да. Переживал, конечно. Еще как. Он тоже, знаешь, гордый… И, как видишь, все, что ни делается, все к лучшему! Когда он тебя к нам в гости привел – помнишь? – я сразу ему сказала: вот это как раз то, что тебе нужно! И чуть ли не силой заставила его на тебе жениться! Ой, прости… Тебе, наверное, неприятно, что я так говорю. Но ты мне так понравилась, Маруся! Я тогда подумала, что такая, как ты, никогда меня не предаст. Ой, что это я говорю… То есть Никиту. Конечно же, Никиту, при чем тут я… Ну чего, чего ты так грустно задумалась, Марусенька? Зря я тебе все это рассказала, наверное…

– Да ладно. Ничего, – через силу улыбнулась Маруся. – Вы ложитесь спать, Ксения Львовна. И я тоже пойду. Мне завтра на работу вставать рано.

– Хорошо. Иди, Марусенька. Успокой там как-нибудь этого идеалиста несчастного, ладно? Ну вот чего брыкается так, господи? Все равно ж уступит в конце концов. Я знаю, что уступит. Самостоятельный он, как же… С ума мать сведет своей самостоятельностью. Я же ему только добра хочу! Чтоб все хорошо было, чтоб одной дружной семьей, чтоб все в одном общем деле… Кстати, и тебя бы надо в нашу клинику как-то пристроить…

– У меня специальность другая, Ксения Львовна.

– Да какая разница, Марусь? Главное, чтоб вместе!

«Ага, вместе! – неожиданно для себя вдруг неприязненно подумала Маруся, закрывая за собой дверь спальни. – Еще скажи – чтоб всегда под рукой, на одном общем поводке, так правильнее будет… Да уж, можно Никиту понять в его стремлении хотя бы к минимальной, но все же самостоятельности…»

* * *

Работа с утра у Маруси не задалась. Никак не могла сосредоточиться, как ни старалась. И головой трясла, и мысли посторонние от себя отгоняла – никакого толку. Да и не назовешь их уже посторонними, эти мысли. Как ни пытайся. Никуда от них, видно, не денешься. Вот и в аналитическую таблицу, над которой она трудилась с утра, они успели нагло вклиниться и внести свою дезорганизацию в четкие, стройные ряды цифр. Оттого и заплясали-задрыгались все нужные экономические показатели у нее перед глазами, и получилась в итоге сущая ерунда…

Нет, все-таки за работу надо садиться с ясной головой. Вот выговориться бы кому-то, да только кому? Где здесь найти благодарного слушателя? Каждый сам по себе здесь существует, строго придерживаясь дурацкого принципа – ничего личного…

Вздохнув, она встала из-за стола, тихо прошла по проходу к двери. В белом, безликом коридоре, освещенном мертвым светом люминесцентных ламп, ей стало еще хуже. Даже заплакать захотелось. Медленно добредя до кабинета Анночки Васильевны, она постучалась, приоткрыла дверь, заглянула робко:

– К вам можно, Анна Васильна?

– Заходи, заходи, Маруся! Чего ты у дверей жмешься? Проходи… Случилось что? – неожиданно приветливо встретила ее начальница. – Я смотрю, какая-то ты сегодня вялая… С мужем, что ль, поругалась?

– Нет. Не поругалась. Мы с ним ни разу еще серьезно поругаться не успели.