Моя милая Софи

Александр Аверонский. Гремучая смесь дьявольски привлекательной внешности, утонченных манер и опыта, накопленного без малого пятью сотнями прожитых лет. Ее семейное проклятие. Вампир, не боящийся солнечного света. С тех самых пор, как ее много раз «пра» прадед поклялся очистить мир от этого кровососа, началась охота, сменившая с течением веков не одно поколение ее предков. Отец от семейного «дела» самоустранился, еще в конце девяностых, сразу после ее рождения переехав в Москву и прихватив с собой маму, а вот дядя Андрей Васильевич счел долгом чести поддержать традицию. Он и сына своего воспитывал соответственно: первый осиновый кол парнишка смастерил в четыре года. Софи пошла по стопам дяди. Портативные вампиропротыкатели, конечно, не мастерила, но ей не раз доводилось вытаскивать из цепких лап Аверонского того же Макса – мальчишка прямо-таки бредил желанием испытать на Аверонском свои безумные изобретения. Что бы он без нее делал, глупый ребенок, торопящийся вырасти… или умереть.

Ноги по-прежнему ее не слушались, тело обмякло. Так бывало всякий раз, когда ей доводилось встречаться с этим… человеком. Холод заструился по жилам. Только бы он ее не заметил, только бы увлекся общением с продавщицами и не обратил внимания на серую мышку в углу. Обмениваться приторно-светскими улыбками и двусмысленными фразами, за каждой из которых вырастало обещание могильной плиты, осинового кола или клыков в вене, не возникало ни малейшего желания.

Но как бы не так! Естественно, Аверонский ее увидел. Улыбнулся, чуть глумливо подняв брови, и направился прямо к ней. Софи вздохнула, отворачиваясь обратно к витрине с красками, и сосредоточилась на своем блеклом отражении в стекле. Когда он встал рядом, заложив руки за спину, его отражения, разумеется, не появилось.

– Софи?

– Александр? Вас теперь можно встретить всегда и везде.

– В затворе тяжко, в склепе холодно.

Плоская шутка. Одна из привычного арсенала.

– Ну зачем же в склепе. Вам положено сидеть в офисе и строить планы по завоеванию мира.

– Скука, Софи. На свежем воздухе думается легче и планы, соответственно, получаются удачнее. А тебя можно поздравить с совершеннолетием?

Софи вскинула на него удивленный взгляд. Он демонстративно ответил тем же.

– Неужели я ошибся? У тебя не день рождения? Или тебе еще нет восемнадцати?

– Не ошиблись.

– Вот видишь, – Аверонский удовлетворенно улыбнулся, сверкнув безупречной полоской зубов. – Тогда поздравляю! Пусть сбудутся твои самые заветные мечты, – он многозначительно выдержал паузу и понизил голос, – кроме одной. Хотя сомневаюсь, что мечту вогнать меня в гроб можно назвать заветной. В столь юном возрасте мечтать полагается о более романтичных вещах.

– Действительно, – согласилась Софи. – Вы – не единственная моя забота.

– Есть еще искусство. И учеба.

Софи снова кивнула. Ох, поскорее бы он вспомнил, за чем явился, и переключился на ассортимент товаров.

– Мадемуазель! – позвал Аверонский, обернувшись к ближайшей девушке за прилавком.

Софи мысленно отметила, что латышское обращение kundze в его устах прозвучало бы не просто нелепо – смешно. Как издевка.

– Чем могу помочь? – пропела девушка, лучезарно улыбаясь.

– Можно посмотреть поближе… скажем, вот на эту коробку?

– Да, конечно, замечательный выбор, – ошеломленно выдохнула барышня и поспешила за ключом от шкафчика.

Щелкнул замочек, и стеклянные дверцы распахнулись.

– Тебя ведь интересует «Ребмрандт»? Выбирай.

До Софи не сразу дошло, что слова обращены к ней. Выбирай. Она испуганно уперлась взглядом в его лицо. Может, ослышалась? Нет, денег-то у него не меряно, он с легкостью мог бы скупить все в этом художественном раю вместе с помещением, самим зданием и даже целым районом. Но предлагать ей выбрать? Чтобы она воспользовалась его деньгами, его властью, его…

– Это не подкуп, дорогая, – спокойно произнес Аверонский, разглядывая деревянный пенал с акварелью. – Не означает примирения и вообще ничего не меняет.

– Мне… не нужно, – выдавила Софи, силясь проглотить ком, заткнувший горло. Вожделенная коробка с красками могла принадлежать ей… В ушах шумело, звенело, гремело. Руки отнялись. Губы задрожали.

В чем дело, Софи? Он не впервые над тобой издевается, дай уже ему сдачи! Не продавайся за коробку красок!

– Ну конечно, – Аверонский хмыкнул. – Тебе ничего не нужно. – Он вручил «Рембрандт» продавщице: – Я возьму. Еще подберите набор кистей, пенал, бумагу… Ну, вам виднее.

– Кисти белка? – промурлыкала девушка, чрезвычайно довольная общением с приятным клиентом – что ни говори, а «музейные экспонаты», бывало, пылились на полке и по году.

Аверонский вопросительно взглянул на Софи, но у той отнялся язык.

– Разумеется, – согласился он.

– Нам недавно завезли замечательную немецкую хлопковую бумагу, – защебетала вторая продавщица, сдергивая откуда-то с верхней полки за прилавком пару огромных альбомов нестандартного формата.

– Я же сказал: на ваше усмотрение, – с нажимом произнес Аверонский.

– Что-нибудь еще? – уточнила первая.