Моя милая Софи

Описания вампиров разительно отличались между собой. Бегло пролистав по паре глав, Софи не стала трогать стокеровского «Дракулу» и «Упыря» Толстого. Все это – далеко не объективное восприятие авторами языческих суеверий. Все это – красочные и далеко не оригинальные фальшивки. Хотя кое в чем они перекликались с псевдонаучными трудами. А именно – и речи быть не могло о задатках человечности в вампирах. Алчные, порабощенные плотоядным голодом, одержимые демонами разврата и похоти покойники, богомерзкие твари, умертвия. Умерщвленные, но не мертвые. Nosferatu. Никакой души, одна оболочка, не способная ни печалиться, ни радоваться, ни любить, ни сострадать. Какая же гадость!

Софи с отвращением захлопнула «Трактат» и помахала перед носом рукой, разгоняя пыль.

До чего же люди консервативны, когда дело касалось мифологии! Откуда только бралось это слепое стремление сохранить в первозданном виде горстку языческих поверий? Получается, человечество веками менялось, создавая и разрушая один социальный, религиозный, политический строй за другим, из пещер перебираясь в замки, из замков – в пентхаусы, стремясь нырнуть все глубже, взлететь все выше, подчинить себе стихии. Все менялось. А вампиры – малочисленное, но все же общество, группа, организация, тайное сословие – да как угодно! – так и прозябали в могилах на старых кладбищах? И ни один не догадался выбраться, помыться, почиститься? Ну, Аннет Боже, это уж слишком!

Существовали, конечно, примеры такого парадокса – скажем, аборигены Новой Зеландии. Ну так их просто цивилизация не коснулась. Вампиры же, насколько известно, предпочитали густо населенные территории, где миллион возможностей затеряться в толпе, утолить свою гнусную жажду и не быть при этом прибитым к воротам серебряными гвоздями. Старые кладбища были хороши для простаков и романтичных идиотов. Любопытно, что бы сказала госпожа Боже, встретив Александра Аверонского? Принялись бы кричать «Изыди!» и осеняться крестным знамением? Или развернула очередной монолог на тему вампирского «бездушия»? Даже когда он галантно поцелует ей руку, пригласит станцевать под Венский вальс и заслушается Шопеном, прикрыв от наслаждения глаза? Бездушный? Пустой? Мертвый?

Софи поежилась, сдавив пальцами виски. Она пришла сюда найти ответ. Доказать, что у вампиров нет и не было этой необъяснимой, абстрактной составляющей человеческого естества – души. Что они мертвы – мертвее не бывает! И вся эта макулатура, разложенная у нее на коленях, на полках поверх слипшихся томов Байрона не просто доказывала, а кричала: нет, не было, не будет! Отчего же сердце отказывалось соглашаться? Отчего базарный «трактат» Боже представлялся ей диким, омерзительным фарсом? Не оттого ли, что просто хотелось совсем иной «правды»? «Правды» о душе в отравленном теле? Не потому ли, что сегодня что-то шевельнулось в груди: сомнение, подозрение, надежда?

Подарок на день рождения – это еще не человечность. Подачка, взятка, самолюбование. Жест скучающего фермера, кормящего свинью из руки перед забоем. Он мог быть чем угодно! Достаточно вспомнить те случаи, когда она видела торжествующую злобу в демонических глазах Аверонского. Бывало, клыки успевали клацнуть в сантиметре от ее горла за миг до того, как Макс или Андрей Васильевич приходили на помощь. А сколько раз Аверонский предрекал ей посмертное блаженство в вампирском обличии фразой: «Присоединяйся ко мне, София»!

Но еще ни разу с его губ не срывалось: «Ты будешь моей». Ни единого разу.

Так не потому ли теперь хотелось надеяться, хотелось верить, хотелось разглядеть прекрасного принца под личиной чудовища? Чего уж душой кривить, Аверонский нравился ей всегда, сколько себя помнила. Андрей Васильевич высек бы ее ремнем, если бы только заподозрил, а Макс – тот вообще замкнулся бы в презрительном молчании лет на двести. Да и что вообще значит «нравиться»? Найти симпатичным красивое лицо, даже зная о кровавой природе его обладателя? Ведь тем ее «нравится» и ограничивалось, она бы в жизни не рискнула даже помыслить о большем. Еще не сошла с ума. Сожаление – вот максимум, на который мог рассчитывать Аверонский, если бы задался целью очаровать ее. На который мог рассчитывать вампир. А человек? Или даже вампир, если у него вдруг окажется душа?

Да нет, глупости. Дело не в авторах-теоретиках, мастерски оперирующих лишь собственными догадками, в жизни не видевших ни одного вампира и, скорее всего даже не верящих в их существование. Дело в том, что убийство – это всегда бездушие. И вот на это возразить было нечего. Пусть убийца из «Леона» боготворил свою ктенанту и пил исключительно молоко, от этого он не переставал быть убийцей. Пусть Аверонский божественно играл на фортепьяно и разбирался в мировой живописи. Душа к этому отношения не имела.

Долго еще Софи могла сидеть вот так, ведя мысленные дебаты в попытке разобраться, если бы не раздались тяжелые шаги и скрипучий, как заржавленные дверные петли, голос не вспорол полумрак зала:

– Есть кто? Библиотека закрывается.