Моя милая Софи

Люди! Слабые, трусливые, слепые. Кончина одного никогда не вразумит остальных: в погоне за деньгами, силой и властью остальные так и продолжат слетаться на огонь, словно мотыльки на свет уличного фонаря. И от чужого горя открестятся, как от проказы: не я в гробу, и слава богу. Люди…

А ведь когда-то и он был человеком. Много веков назад. Из памяти давно изгладились те – человеческие – воспоминания: тепло и холод, страхи и сомнения, привязанности… Теперь ему принадлежали эти улицы, эта ночь, эти люди, и он ни за что на свете не променял бы обретенное могущество на яркость былых впечатлений. Разве только… Странное, извращенное удовольствие видеть в чьих-то глазах искреннюю благодарность. Сквозь смятение, изумление, недоверие и напряженное ожидание подвоха – все равно благодарность! Не взирая на годы вражды – благодарность! Как мало, оказывается, человеку требовалось для счастья: всего лишь кинуть кость, как голодной собаке.

Александр наморщил лоб и поднял глаза от залитой мертвенным светом единственного фонаря мостовой. Навстречу шла женщина. Цыганка. Нечесаные волосы сколоты на затылке в неряшливый пучок, черные как смоль брови, острые, грубые скулы, изможденное тело под старым цветастым отрепьем. Рваная шаль ее не грела, а босые ступни привычно ступали по холодным камням.

Александр остановился.

– Возьмите, – произнес он, подходя ближе и снимая пальто.

– Не нужно, – женщина отшатнулась от него, словно от чумы. – Сам носи свои французские тряпки.

Почему эти слова его не насторожили?

– Вы же замерзли. Берите, мне ничего не надо взамен.

А ведь это почти правда, вдруг подумал Александр. Не ради фарса он завел эту беседу. Неужели лишний раз захотелось прочесть благодарность в человеческих глазах?

– Твои чары на меня не действуют. Думаешь, я обычная поганая нищенка? Но я знаю, – она посмотрела на него в упор. – Ты исчадие ада, вампир.

– Надо же! – усмехнулся Александр, перекинув пальто через руку и внимательнее приглядываясь к собеседнице. – Бедная леди видит меня насквозь? Будьте осторожнее, пока не накликали беду на свою прозорливую голову.

– И ты тоже, чудовище. Будь осторожен.

Александр расхохотался.

– Только не говорите, что заколдуете меня! Дорогая моя, ваша красота уже сделала это.

– Как и твоя, – с отвращением выплюнула цыганка. – Но я не поддамся.

– Почему нет?

– Потому что ты – смерть, глумящаяся над жизнью. Скажи, вампир, что ты думаешь о жизни?

– О жизни? – зачем-то переспросил он.

– О жизни и о людях.

– Ничего не думаю.

– Врешь. Ты их презираешь. Но презирать можно лишь тех, кого боишься. Или тех, кому страшно уподобиться. Что если ты вдруг станешь, как они: слабым, трусливым, слепым? – произнесла нищенка многозначительно, словно читая его недавние мысли.

– Вы не в себе, – заключил Александр, подавляя невесть откуда взявшуюся тревогу. Ведьм, гадалок и полоумных он встречал и раньше, ему и с телепатами доводилось иметь дело. Но никогда никто из них не вызывал в нем столь явного отвращения, а тем паче паники. Что-то смущало его сейчас, что-то толкало убраться прочь, наплевав на эту полоумную с ее хамскими речами. Ей и помогать не надо: едва ли она переживет грядущую зиму. И в то же время грубая, первобытная сила держала его, не отпуская. Нет, он не сбежит. Он выпьет из этой чаши, и тогда поглядим, кого – или чего – боится она сама.

– Я знаю, мне не сбежать от тебя, – заметила женщина с недоброй усмешкой. – Но покуда я еще в состоянии, я проклинаю тебя. Ты будешь страдать, как страдают те, кого ты презираешь. Ты испытаешь боль и страх, холод и беспомощность, твоя тьма рассеется, твое могущество рассыплется прахом, и ты умрешь, как умирают смертные, от старости и болезней, – в одиночестве, потому что не найдется человека, который смог бы полюбить такое чудовище.

Она заговорила на своем наречии, и от белиберды, срывавшейся с ее губ, Александр буквально осатанел. Бешенство овладела им, и прежде, чем проклятие могло вступить в силу, – а он не горел желанием проверять, вступит оно в силу, или нет! – он схватил женщину и вогнал клыки глубоко в ее шею.

– Моей кровью в тебе ты проклят… проклят… – прохрипела та и затихла.

Аверонский отпустил безвольное тело, вытер губы. Несколько глотков он сделать успел, пока до него не дошел смысл сказанного. Нет, он ни на секунду не поверил в глупое пророчество, но кровь оказалась горькой на вкус. Такую нельзя пить, если не хочешь отравиться.

Аверонский посмотрел на распростертое у его ног тело, на черную лужицу, расползающуюся под головой. Повернулся и пошел прочь, не оглядываясь.

Она сама выбрала свою судьбу, безумная.

***

Александр проснулся от голода. Покрутился на постели, натянув до подбородка одеяло, пытаясь найти позу, в которой сильные, почти болевые спазмы в животе могли бы притупиться. Потер друг о дружку голые ступни. Проклятье, как холодно…

И проснулся окончательно.

Холодно? Ему – холодно?!