Моя Одесса. Моя Любовь. Часть1. Молодость

Мы с Изкой уставились на Светку, потом переглянулись. Вот так. А когда мы увидели опоздавшую запыхавшуюся Машку в новом платье лимонного цвета и желтых туфлях на каблучках, стало понятно, что вся наша девичья компания сегодня собралась ради одного человека – Мишки-американца.

Вскоре перед нашими очами предстал сам Мишка, и тут уж ахнули все: цветная рубашка на выпуск, непривычной формы воротник, узкие штаны – Мишка походил на стиляг, которых гоняла милиция в Горсаду. Он был чертовски привлекателен. «Дюже амерыканьский», – прошептала Машка, а мы молча согласились. Правда, он своим новомодным нарядом не кичился, общался со всеми просто, и восхищение им достигло апогея.

В тот вечер мы танцевали, как никогда прежде. Зажигательные танцы захватили нас всех. Никто не мог остаться в стороне. С удивлением я обнаружила, что не только мы с Изкой тренировали пресловутые движения твиста. Машка и Катька не уступали нам в отточенном мастерстве, а Света и вовсе нас утерла нам носы – она еще и подпевала на английском! Наши парни Олег и Валерка отплясывали так, что дух захватывало. Мы хлопали им в ладоши, побуждая их превзойти самих себя. И это было здорово! Вспоминая тот вечер, я почти уверенна, что он состоялся благодаря Мишке, чья персона действовала на всех как игристое вино. Мишка танцевал, пел в полный голос, делал комплименты, кружил девчонок, но все же он казался нам каким-то нездешним. Чужая страна добавила ему шарма, окутала ореолом загадочности, оттого-то все девчонки дружно, не сговариваясь, возвели Мишку на пьедестал и с обожанием взирали на него, как на кумира.

После танцев Изка предложила прогуляться. Помню, мы много смеялись, искрили остротами, слушали чьи-то стихи, пели все вместе песни. Нам было хорошо. Когда настал момент расходиться по домам, мы впервые за долгое время решили проводить всех толпой.

Первыми мы проводили Катьку и Машку. Девчонки жили в одном доме, только на разных этажах. Их дом под номером тринадцать находился возле старого парка, который, говорят, помнил прогулки и Пушкина, и Гоголя, и Чайковского. Возможно и гуляли эти достойнейшие личности под кронами теперь уже узловатых, дряхлых деревьев, а может, и не было ничего из этого, просто кто-то однажды сочинил истории так, для красного словца. К дому-землянке Светы подходить близко не решились из-за ее отца. Изку мы проводили до начала Пушкинской. Адам Натанович, как всегда, уже стоял на боевом посту. Увидев нас, он снял шляпу, прижал ее к груди и слегка кивнул в знак приветствия своей седовласой пушистой головой. Мы крепко обнялись с Изкой, расцеловались и договорились о завтрашней встрече на Ланжероне. Адам Натанович пожелал нам хорошего вечера и поспешил следом за убежавшей вперед Изольдой.

Я и трое парней двинулись дальше по направлению к моему дому. Мы шли и беспрестанно смеялась. Мне было радостно от всего: от людей, проходивших мимо, от пламенеющих даже в темноте кустов роз, от своих спутников, то и дело отпускавших шуточки, иногда не совсем приличные, от Мишки, и от его теплого и внимательно взгляда.

У моего дома мы остановились, и я, нисколько не сомневаясь в правильности своих действий, сама протянула Мишке руку для поцелуя. Я хотела повторить то, что произошло вчера. Я хотела испытать чувство уверенности, что я не ошиблась в нем, в своих ощущениях: это только мое, и только для меня. Я молча смотрела на Мишку во все глаза, требуя этого подтверждения. И Мишка подтвердил: он, как и вчера, взял мою руку, склонился над ней и прижался губами к коже. Вчера это был ожег, сегодня же я прочувствовала все: его дыхание, мягкость горячих губ, и неожиданная нежность его пальцев.

Торжественно и медленно я высвободила руку и как победительница направилась к дому. Сообразив, что я никому не сказала ни слова, обернулась, произнесла «до завтра», и ушла.

Ночью, слушая шепот листьев сирени и пение цикад, я поняла, что влюбилась. Сильно, до одури и, как мне казалось, навсегда.

3.

Утром я проснулась от громкого мяуканья котов, больше похожего на плач младенцев. Кошачий крик стоял такой силы, что даже бабушка не выдержала и принялась поливать неприятелей водой. Наконец, коты разбрелись в разные стороны, зло поглядывая друг на друга, а я, окончательно проснувшаяся, направилась на террасу выпить чай.

За столом сидела наша соседка Мария Степановна. Я в очередной раз восхитилась этой стареющей дамой. Лет ей было примерно столько же, как и моей бабушке, под семьдесят, но слово «бабушка» в отношении Марии Степановны было не применимо. Длинные седые волосы она собирала на затылке с помощью шпилек, небольшие серьги с рубинами выглядели какими-то старомодными, но шли Марии Степановне невероятно. Она носила вышедшие из моды платья и одну и ту же брошь, которую прикалывала чуть ниже воротничка. Однажды, когда мне было лет десять, я попросила Марию Степановну показать поближе ее любимое украшение. Соседка отстегнула брошь и бережно положила ее на мою ладошку:

– Эту вещицу мне подарил мой покойный муж на годовщину нашей свадьбы, с тех пор я ее не снимаю.