Моя Одесса. Моя Любовь. Часть1. Молодость

– Нинка, а ты шо? Губы накрасила? Ты ж не прошмандовка последняя! Моя Розочка-то не красит до сих пор! А, может, ты ишо и пьешь? Твои-то подружки, поди, усугубляють…

Ее слова упали на благодатную почву, вспаханную дедом, отчего тот возвопил еще больше. Его верещания уже долетели до соседнего дома. Залаяли собаки, кто-то стал сыпать проклятиями, послышались угрозы, но деда было не остановить, и он продолжал самозабвенно выть:

– А-и! Тофьно пьет! Тафкается, як жабулдыха, со своими подруфками! А я их на дух не перенофу! Кофелки! Курвисы поханые!

Отвернувшись ото всех, я стала судорожно стирать помаду рукой, одновременно заталкивая в рот молодые листья винограда, надеясь перебить запах вина и сигарет.

– А ну иди! Дыхни! – не успокаивался кровожадный дед. – Дыхни, я скажал! У-у-у…

Мама выскочила из дома и подбежала ко мне.

– Нина! Как ты могла? Зачем ты все это устроила? Ты что, правда пила?

Она подошла ко мне вплотную, глаза ее сверкали.

– Дыхни! Живо!

– Мам, ну мам! Знакомый один с самой Америки приехал, всех угощал. Мы выпили совсем немного, честное слово!

– А откуда помада у тебя? Как смела ты губы накрасить? – это волновало маму, видимо, намного больше, чем выпивка.

Я залилась слезами, если честно, я испугалась, что она меня сейчас ударит. Мама меня никогда не била, но однажды я получила пощечину за вранье. Было очень стыдно и больно. И теперь, стоя перед ней, я мечтала раствориться в воздухе. Я хотела было уже соврать, но вспомнив ту неприятную сцену, я молча вытащила из своего кармана тюбик и вложила ей в ладонь.

– Как ты могла? – процедила мама.

– Ну мам…

– Деньги где взяла?

– У Мальцевой Светки… недавно отдала… Сдачи собирала…

Мама нервно оглянулась на деда – он все еще верещал и плевался, при моем упоминании и вспоминая моих подруг.

– Я сколько раз говорила! Если что-то нужно – подходишь ко мне. Помада, вино – чтоб не смела больше. Поняла?

Я кивнула, размазывая слезы по щекам.

Распрямив плечи, мама пошла обратно в дом. Отец уже с террасы ушел, видимо, не выдержал дедовых криков. Бабушка, нахмурившись, не спеша убирала со стола. Появившись на террасе, мама, нарочито громким голосом сказала, обращаясь прежде всего к тете Шуре и ее семье:

– Отец, успокойся! У тебя уже с глазами плохо стало, я завтра же тебя отведу к врачу! Нина губы не красила, тебе показалось. И не пила, тебе ясно?

– Шо? Ясно мне? Ты мне голову не морось! Да пусть только эта скопсиха подойдет, я тебе все предъявлю!

– Нина, спать! – крикнула мне мать.

Я быстро поднялась по ступенькам на террасу и юркнула в комнату, которую делила с бабушкой.

Дед еще что-то ядовито шипел, но вскоре угомонился. Бабушка уложила его на узкую кровать в углу проходной комнаты, рядом со старым темным буфетом, доставшимся деду в наследство от его матери. Поверх шерстяных носков бабушка одела еще одни, чтобы тот не простудился. Дед долго кряхтел, звал свою мать Рахиль, жаловался ей, но через четверть часа засопел. Странное дело, дед никогда не храпел, а именно, сопел.

Бабушка вошла в нашу комнату и спокойно сказала:

– Нина, иди умойся, полотенце оставила на стуле.

– Спасибо, ба!

– Иди, иди.

Той ночью я спала плохо, мешали бесконечные несвязные мысли. Лунный свет просачивался сквозь листья сирени и неровно ложился на мою кровать причудливыми узорами. Под утро я все-таки заснула, и снилась мне… нет, не Америка и Мишка Кротов, а моя губная помада и дед с шумовкой.

2.

Изка была дома одна, и по такому случаю она накрасила губы алой помадой. Выглядела подруга роскошно, впрочем, как и всегда. Каштановые блестящие волосы, пышным каскадом закрывавшие спину, делали Изку похожей на Венеру Боттичелли, ну не один в один, конечно, но все же сходство было. Картина с этой синьорой висела и Изки в комнате. Подруга клялась, что картина принадлежала самому Иосифу де Рибасу. Венера мне очень нравилась, и я часто рассматривала обнаженную красавицу, когда приходила к Изке домой. Что-то такое же притягательное было и в подруге: в ее горделивой посадке головы, в темных умных глазах, в белозубой улыбке, в движениях, присущих только ей одной.

Увидев меня, Изка радостно затараторила о разной чепухе. Я вторила ей, умолчав только о поцелуе моей руки Мишкой. Рассказала в красках о вчерашнем скандале, поведала про сон, над которым мы хохотали до спазмов в животах. Изка знала моего деда столько же, сколько и меня, не боялась его, с удовольствием слушала истории про дедовские безумные выходки, и от души смеялась. Издалека дед казался безобидным чудаком, но жить с ним было тяжело. Изо дня в день слушать его крики чертовски надоедало. Изка тоже поделилась скандалом, приключившимся у соседей рано утром.