Моя палата

   – Я вас отчасти понимаю, Степан, – сказал вдруг Егор, – в вашей ситуации давно можно было стать безбожником. Только мне бы хотелось, чтобы молодые люди, подобные нам с вами, никогда не принимали никаких решений исходя из слепой веры или неверия. Только взвешенные решения. Только аргументы. Вы меня понимаете?

   Степан кивнул. Он легко мог бы истолковать эти слова в угоду любому своему действию, но решил не затевать глубокую дискуссию.

   – В нашем мире сделано слишком много ошибок из-за крайностей, – продолжил молодой доктор.

   – Егор... – Степан с трудом переходил на сокращенную дистанцию с докторами, – я люблю давать предельно объективную оценку всему, что меня окружает, в том числе и себе. Так вот, я – огородное пугало, имитирующее человеческую личину, не более. Я не способен на революцию и даже выпал из цепочки эволюции. Мне бы до завтра дожить.

   – Тома сказала, что вы обязательно доживете.

   Они посмотрели друг на друга.

   – Этот день был один из самых необычных, правда? – продолжил Егор.

   – Он еще не закончился...

   Егор с усталым видом потер переносицу окольцованной рукой.

   – Еще всю ночь дежурить...

   – Вы представляете?! – Тома навалилась на стол. – Всем отделением бегают и ищут того, кто умудрился нагадить в палате пациента. Говорят, кто-то из наших. И сразу на Степана подумали, но мне удалось их убедить, что Стенька-то как раз ни при чем.

   Степан кашлянул. Егор поднял подбородок и с бесконечной тоской в глазах предложил, словно хотел убежать от обсуждения этой новости:

   – Тома, а не сквасить ли нам этот тоскливый вечерок шампанским? Новый год, то да се.

   – Но только не на посту. Придется найти место потише. Может, мы к вам придем? Орхидея не будет против? – пошутила Тома, глядя на Степана.

   Степан не ответил. Вместо этого он оглянулся и принялся обыскивать глазами стены.

   – Без двадцати восемь, – угадал Егор его намерения и посмотрел на наручные часы.

   – Мне давно пора идти... – Степан посмотрел на них.

   – Иди, Стенька. И смотри в оба, – напутствовала Тома.

   – Вы тоже.

   Степан оставил их сидеть за столом вдвоем, под перекрестными непонимающими взглядами поваров. Он молча прошел мимо поста, на котором восседала, грозно царствуя в своих владениях, Ирина Михайловна. В конце коридора его чуть не раздавили две уборщицы, которые, "словно два бегемота", устало передвигались ему навстречу. Одна из них недоверчиво оглядела Степана с ног до головы.

   – Нет, Илльинишна, не он это. Он бы столько не смог... Ты на него глянь.

   – Сволочи... Как так жить можно?! – сокрушенно ответила ей напарница. – То одно отделение мой, то дерьмо в другом выгребай. В Новый год! Надоело. И это вместо мандаринов-то.

   Степан прыснул со смеху, но закрыл рот рукой и заставил организм проглотить свой смех. Уборщицы удалились, постукивая ведрами о стены, а он вновь остался наедине с коридором и дверью Орхидеи. Он присел на свою койку лишь на мгновение, только для того, чтобы "собрать разбежавшиеся мысли, получившие свободу после стольких месяцев плена, выстроить их по ранжиру и датировать каждую из них". Его мозги работали предельно сконцентрировано. Каждая клетка организма получала необходимую ей энергию, чтобы заставлять его двигаться вперед, толкая свою непосильную жизнь на все еще непокоренную вершину.

   Степан вспомнил свою старую мантру "Прощай, непокоренная вершина. Пусть разделят нас километры, пускай тебя ласкают ветры, на мою слабость есть причина...".

   – Нет больше причин, – прошептал он, открывая дверь в ее палату.

   Орхидея лежала на кровати. Степан вошел к ней, закрыл дверь и инстинктивно подался рукой к стене, чтобы выключить свет. Лишь мгновение спустя он вспомнил, что в их учреждении свет выключается "казенным образом", с поста, в одно и то же для всех время. Это его не опечалило. Свет не помешает ему сказать то единственное, что он должен был сказать сейчас. Он подошел к "сморщенной провисшей кровати", скинул холодные тапочки и лег рядом с ней. Он не удивился тому, что они вдвоем без проблем на ней поместились. Степан аккуратно обнял плечи Орхидеи и прижал ее к себе. Она не открыла глаза. Он осторожно, словно боясь обжечь, погладил ее щеку, убрал с лица волосы, наклонился к самому ее уху и прошептал:

   – Ты прекрасна...

   Орхидея открыла глаза.

   – Ты сдержал слово? – спросила она, пытаясь не улыбнуться.

   – Данное тебе слово крепче материала, из которого сделаны нейтронные звезды... – попытался он завернуть банальную идею в красивую упаковку.

   – Мой парень умный. Повезло, – наконец, ее улыбка "спела свою веселую песенку".

   – Твой парень?

   – А кто ты после всего, что видел?

   – Ты права. Никак иначе меня не назовешь.

   – Поль ревнует.

   – Но он же понимает?..

   – Понимает.

   Степан протянул свою руку под ее шею, прижимая ее к себе как можно крепче.

   – Скоро меня снова начнут прогонять, – медленно произнес он.

   – Ты не боишься?