Моя палата

   Сон Степана скрылся из виду, "подобно пугливому оленю в лесной чаще". Недосказанные доктором слова о неутешительном прогнозе влились в мутное сознание больного и стали оседать на дно противной глинистой массой. Он задумался о смысле этих слов. Неутешительный для кого? Для врачей, которым придется писать отчет о том, почему больной преставился, на ночь глядя? Или для самого пациента, жизнь которого состоит из сплошного кошмара, а будущего у него просто нет? Эти слова родились под влиянием опасений получить выговор и проверку, или продиктованы обычным человеческим состраданием? Федор Никитович никогда не слыл сентиментальным человеком, свою работу он любил только в те моменты, когда подходил к больничной кассе за зарплатой, попутно стараясь не попасться на глаза многочисленным кредиторам. Не далее чем этим летом в женском отделении случился досадный инцидент, когда одна из больных принялась протестовать против назначенного главврачом лечения и объявила голодовку, требуя аудиенции с ним. Главврач проводил переговоры с ней сквозь лючок для наблюдений, а когда дипломатия себя исчерпала, в ход был брошен спецназ в виде санитара Володьки, которому было приказано ликвидировать террористическую угрозу. Володька, подобно танку, принялся крушить оборонительные сооружения протестующей. Снаряды в виде тапочек, трусов и носков больной отскакивали от его брони словно нелегалы от полицейской облавы. Володька образцово провел блицкриг согласно лучшим военным традициям, однако его опрометчивость в поведении с пленными сыграло с ним дурную шутку. Больная, воспользовавшись тем, что Володька держал ее слабо, изогнулась и вцепилась зубами в его мизинец. Дурные крики и брызги слюны сопровождались тяжелыми ударами его кулаков по ее лицу. Но упорство взбешенной больной не знало границ, и решить ситуацию помог только мощный удар Володькиным коленом ей под дых. Итогами военной кампании стали прокушенный палец санитара, избитая пациентка, восемь пузырьков валерианы, которыми отпаивался весь персонал отделения, а также строгий выговор главврачу из министерства. После этого в клинике был введен усиленный режим, Володька же получил в качестве компенсации бесплатные антибиотики от министерства и два пузыря водки от Федора Никитовича. Сам главврач и вовсе перестал вникать в проблемы своего отделения и вести сколь-нибудь вдумчивые диалоги с пациентами. Они стали для него если не врагами, то в лучшем случае нейтральной стороной.

   Степан решил прокрутить эти воспоминания в своей голове лишь затем, чтобы отвлечься от холода, который вновь стал донимать своей настойчивостью. Линия сражения холода из окна с теплом из коридора проходила уже на пороге его палаты. За линией фронта обе стороны получали существенную тыловую поддержку, потому бои проходили с переменным успехом, а новые территории не были захвачены ни одной из воюющих сторон. Но сам Степан находился на землях, контролируемых холодом. Военачальник из него был отличный, но гуманными соображениями холод не баловал и пленных не брал, потому "тысячи маленьких солдатиков его армии принялись терзать бока" Степана в надежде, что он вскоре объявит безоговорочную капитуляцию.

   – Степан, позволите?

   Степан вынырнул из своих миражей и повернул голову к входу. На пороге стоял молодой доктор Егор и дружелюбно улыбался. Ладонь Степана изогнулась в позволительном жесте и тут же вернулась отдыхать на живот хозяина.

   Егор сделал пару шагов по палате и тут же поежился.

   – Откуда это такой холод? – недоумевающим голосом поинтересовался он.

   – Оттуда, – ответил Степан, глядя в окно.

   – У вас батареи не топят? – Егор подошел к окну и прикоснулся к батарее. – Холодная. Непорядок. Сегодня же разберемся. Да и из окна прилично дует, кошмар. Не волнуйтесь, Степан, сегодня все починим. Я к вам пришел познакомиться. Меня зовут Егор Матвеевич, я буду помогать Федору Никитовичу и вести вас по пути выздоровления. У вас есть желание поговорить сейчас?

   Степан опустил уголки губ вниз, мол, все равно.

   – Ну, тогда давайте поговорим. Я хочу узнать вашу историю, – Егор Матвеевич обошел кровать и водрузился на табуретку рядом со столом. – Кстати, посуда-то действительно запрещена.

   – Наверное... – голос Степана был вялым.

   – Итак, Степан Разин. Расскажите мне о себе.

   Пациент скривил губы. Его ладонь вновь поднялась вверх, и палец указал на личное дело в руках доктора.

   – Там написано все. Уже много раз рассказывал.

   – Знаете, Степан, ни одна бумажка не заменит мне голос живого человека.

   – Живого... – саркастическая улыбка заиграла на лице допрашиваемого пациента.

   – Конечно, живого. Я пролистал ваше дело, и знаете, мне кажется, что мы найдем выход из вашей ситуации. Вы у нас какого года рождения? – доктор открыл бумаги и осекся. – Эмм... Вам... двадцать пять лет?