Моя палата

   – Должен был, но мне захотелось познакомиться с отделением, чтобы четвертого приступить с полной самоотдачей, – доктор не стал трогать свои фигуры и отдал право следующего хода Томе.

   Она прикоснулась плечиком к открытой двери и выставила ножку, вооруженную новыми красивыми туфлями, вперед, демонстрируя некоторые детали своего арсенала.

   Медсестра решила сделать смелый ход ладьей:

   – А новый год вы с нами будете встречать?

   Егор Матвеевич неспешно поднял правую руку, и, медленно подавая ее вперед, прихватил по пути королеву. Черная грозная фигура нерешительно зависла над белой ладьей, словно решая как ударить – сломать спину одним ударом, или рухнуть рядом, обдавая врага градом осколков. Тома с ужасом смотрела на надвигающуюся к ее фигуре тень, косилась на шахматные часы и почувствовала, что ее дыхание перехватило. Королева обрушилась прямиком на ладью, заставив белую фигуру вылететь с шахматной доски и завалиться куда-то под стол. Тома увидела на безымянном пальце правой руки Егора Матвеевича блестящее желтое кольцо.

   – Вы знаете, у меня будут кое-какие дела. Так что нет, спасибо, – глаза молодого доктора с прищуром смотрели поверх своих фигур на растоптанную стратегию оппонента.

   Тома поджала губы и отвернулась.

   – Тамара Васильевна, – Егор Матвеевич дотянулся до уже походившей белой пешки Томы, и поставил ее обратно, – вы не знаете, почему у пациента в палате вопреки правилам и наставлениям главного врача на столе стоит посуда? Это запрещено.

   Тома гневно осмотрела шахматную доску и с затуманенным взглядом подняла фигуру коня.

   – Понятия не имею, Егор Матвеевич.

   – Будьте добры убрать. И уделите, пожалуйста, внимание аспекту распоряжений главного врача в будущем.

   – Конечно, Егор Матвеевич, я постараюсь, – Тома швырнула фигуру коня в грудь Егору Матвеевичу.

   Она схватила другого коня и принялась хаотично стучать им по разным клеткам, отказываясь повиноваться простому правилу, которому обязаны подчиняться все игроки.

   – Еще что-нибудь, Егор Матвеевич? – Тома сжимала в руках миску и чашку.

   – Да, а еще разыщите, пожалуйста, слесаря и сантехника. В палате у Степана очень холодно, следует разобраться, что не так с батареей и окном.

   Тома уставилась на шахматную доску, на поваленные фигуры, на одиноко стоящую посреди доски черную королеву, на невозмутимый взгляд оппонента.

   – Я не думаю, что они тридцать первого декабря найдутся.

   Доктор удивленно посмотрел на часы:

   – Еще двенадцати часов нет. Рабочий день в разгаре.

   Тома схватила шахматную доску и бросила ее прямо в голову Егору Матвеевичу.

   – Я передам ваше распоряжение. До встречи.

   Каблучки спешно убегали с поля боя. Егор почесал затылок, хмыкнул и повернулся к Степану, который без удовольствия наблюдал это сражение и ни за кого не болел. Ему хотелось, чтобы оно длилось подольше, чтобы о самом Степане забыли, и все вопросы стали больше не нужны. Но молодой доктор вновь принялся в задумчивости чесать ногу шариковой ручкой.

   – Степан, Степан, Степан... – мямлил он под нос имя своего собеседника.

   Степан вздохнул.

   – Да, так вот. Мы остановились с вами на том, что ваша мать была не права. Вы это помните? Помните, что я сказал?

   Степан кивнул.

   – Без сомнения, Степан, все мы люди и все ошибаемся. Некоторые ошибки нам не стоят ничего, но за некоторые приходится платить очень большую цену. Помните, сколько ошибок совершил Королев со своими коллегами, прежде чем им удалось сделать успешный запуск ракеты? Вот. Так он был гений! И даже он ошибался. Что уж говорить о нас, о простых людях, докторах, бухгалтерах?..

   Степан заерзал под одеялом.

   – Я скоро буду идти, Степан, не волнуйтесь. Для первого знакомства нам вполне достаточно впечатлений друг о друге. Но я хотел бы еще раз подчеркнуть то самое важное, к чему мы пришли сегодня. Ваша мама ошиблась. Запомните, пожалуйста, это. А теперь собирайтесь в процедурную, витамины обязательно нужно получить. В новый год без витаминов, как говорится, лучше и не соваться.

   Егор поднялся на ноги и подошел к Степану. Его рука коснулась плеча пациента, словно бы он "хотел сказать что-то очень важное, но сам позабыл, что именно".

   – Не прощаемся, Степан, – сказал Егор Матвеевич и вышел из палаты.

   Степан еще целых десять минут лежал без движения, собираясь с духом. Его тело искало опору, чью-нибудь добрую теплую руку, которая подала бы ему "милостыню силы", которой хватило бы для того, чтобы подняться. Но стены вокруг него подавали только "милостыню молчания", не собираясь участвовать в его жизни. Он свесил одну ногу с края кровати, принялся переворачиваться на бок, надеясь, что в его боках еще достаточно сил, чтобы оторваться от вертикальной плоскости. Кое-как присев, он отдышался, подогнул ноги под кровать и закрыл глаза. Мысленно он начал натягивать внутри себя большую пружину, которая, растягиваясь обратно, выстрелила бы им самим прочь из палаты. Пружина пронзительно засвистела и, грянув аккордом из похоронного марша, лопнула сразу в нескольких местах. Степан не мог подняться.