Моя палата

   Степан опустил голову и выдохнул. В этот раз смерть его миновала. Он знал, что океан по имени Тома не умеет долго делать девятибалльный шторм. После того, как все рыбацкие лодки пойдут ко дну, а волны сдерут с пляжей песок вместе с отдыхающими, напор ветра резко пойдет на спад, а через несколько минут выглянет солнце.

   – Разлегся мне тут! – уже без былой ярости выпалила Тома и подошла посмотреть, сколько еще осталось препарата в капельнице. – Уже почти все. Надоело мне тут с вами. Хочу домой скорее.

   Степан смотрел на ее красивое белоснежное ангельское лицо и улыбался. Ему нравились эти перемены, нравилась горячая импульсивность, нравилось окунаться то в прорубь, то в кипяток ее настроения. Нравилось наблюдать за ней.

   – Что ты тут лыбишься мне? Все, выпил ты свое! – она вытянула иголку и прилепила кусочек ватки на пластыре на место укола. – Полежи пять минут и дуй к себе. Обед через час. А я пока найду сантехника. Натравлю его на этого козла.

   Тома бросила систему в умывальник, сняла перчатки, поправила халат и "сломала кисть дверной ручке, вывернув ее до упора". Степан еще долго слышал ее шаги, удаляющиеся "в недрах огромного зверя, который никак не мог переварить всех обитателей". Выждав чуть дольше, чем Тома просила, Степан принялся составлять план того, как ему встать и добраться до своей палаты. Однако к его удивлению, он вдруг резко поднял свое тело над кушеткой, практически не используя почти исчерпанные внутренние резервы. Долго не раздумывая, он поднялся на ноги, и хоть головокружение все еще ощущалось, его конечности принялись сами отмерять клеточки линолеума в направлении выхода. Сначала ему пришлось наступать на каждую клетку, потом он смог увеличить это расстояние до двух. А возле двери ему покорилась вершина из трех клеток, которые он перешагнул довольно легко.

   Степан понял, что виновниками таких перемен были витамины, которые Тома в него влила. Эти перемены одновременно радовали его и расстраивали. Очень приятно было двигаться самостоятельно, не собирая пыль со стен, но даже за это скромное подаяние его организму он вскоре заплатит суровую несоизмеримую цену. Он вздохнул и поплелся в свою палату, расположенную "где-то в лесу на другом материке".

   По пути в палату от Степана отшатнулся Федор Никитович. Доктор странно посмотрел на пациента, вытер рукавом рот и обошел преграду, бормоча под нос чьи-то фамилии. Степан, не поворачивая головы, "сверился с картой" – покосился на пост и определил, что его палата находится в правом крыле. Рядом с постом, на котором "не хватало вооруженного караульного", располагалась комната отдыха, призванная скрасить постылую жизнь пациентов и отвлечь их от мыслей о самоубийстве. По крайней мере, те, кто создавал интерьер этой комнаты, считали, что все пациенты думают о самоубийстве, о чем красноречиво свидетельствовал плакат, одиноко висевший между зарешеченными окнами. Сам по себе плакат напоминал Степану висельника, от чего лечебно-исцеляющий эффект сходил на "нет". На плакате черными красками были выведены буквы, контуры которых расплылись и заставляли всех, кто на них смотрел, похлопать себя по карманам в поисках очков. Надпись гласила: "Суицид – не пестицид, не лечит, а калечит".

   Под этим плакатом одиноким заброшенным судном в гавани стоял телевизор на деревянной подставке. Потрескавшаяся ламинированная поверхность его корпуса, набухшая от неоднократно пролитой на телевизор воды, которой поливали некогда стоявший там цветок, отвлекала Степана от передач, которые телевизор умел показывать. Умел он показывать не так много каналов, но один из них был музыкальный, и если кругом никого не было, то Степан настраивал звук потише, садился в вытертое кресло, давившее в почки и копчик, и слушал. Его зачаровывали ритмичные танцы барабанных перепонок, уводили его мысли от обид и страхов. Стоило, однако, телевизору поработать какое-то время, как сюда сбегались остальные пациенты, манимые звуками музыки слово крысы гамельнским крысоловом, и требовали переключить "на что-то, что более соответствует ситуации в стране, на новости, например". Безликие их лица и отсутствующий взгляд отбивал всякое желание доказывать, что музыка – это прекрасная терапия души, потому Степан обычно закрывал глаза и ничего не отвечал. Канал быстро переключали несколько раз, однако найти интересную программу не удавалось. После пяти минут бесполезного смотрения в ничего не значащие черно-белые фигуры телевизор выключали и уходили по своим палатам. Степан снова включал музыку и ситуация повторялась опять. Прибегали, требовали, щелкали, выключали и уходили.