Моя панацея

За воротами дом. Прочная капитальная постройка из белого кирпича, занавески на окнах, даже цветок в одном из них виднеется. Если зрение не изменяет, фикус, только вялый и почти сдохший. Как и всё это место, которое изо всех стремятся выдать за благополучное, полное жизни и любви, веры в бога и благочестия.

Муторное ощущение, липкое какое-то. Там, за воротами, семья Инги. Я презираю этих людей за всё, что они ей сделали, а после визита Василия стало ещё противнее. Хочется накрыть сапогом этот дом, надавить сильнее и развалить его до самого основания, чтобы даже фундамента не осталось. Уничтожить, стереть с лица земли, как и людей, которые его населяют.

Я заношу руку над звонком и с силой жму круглую кнопку. В ответ тишина, а мне кажется, что под кожей у меня ледяные лягушки бегают, а змеи впрыскивают яд прямо в сердце. Когда сюда ехал, дал себе обещание, что разыграю свою партию до конца, не сорвусь, а обещания держать привык, чего бы это ни стоило.

Не убирая палец с кнопки, звоню и звоню. Я не люблю ждать, но тут приходится. Когда я звонил тётке Инги несколько часов назад, она даже обрадовалась — потому что денег пообещал. Много денег. На церковь их тупую, общину эту ненормальную, на поправку здоровья и прочее-прочее. Обещал так много, что у Реутовых не было шанса меня отфутболить — жадность оказалась сильнее здравого смысла. А мне противно так стало, когда трубку повесил, что чуть было свои лёгкие не выблевал.

Калитка медленно распахивается, и на меня смотрит мой старый знакомец — Василий. В глазах миллионы вопросов, на худых плечах тонкая рубашка, наспех в штаны заправленная.

— Матушка разве не говорила, что я приеду? — спрашиваю и легонько толкаю Василия в грудь. Он отшатывается в сторону, я прохожу во двор и, не оборачиваясь, говорю. — Это мои друзья, они со мной.

— Ага, знакомые лица, — ворчит Василий.

Двор оказывается очень просторным, ухоженным, а первый снег уже убран с дорожек, вычищен начисто. Цепким взглядом осматриваю пространство, но ничего эдакого не замечаю. Просто двор, просто ёлки, рыжая плитка под ногами с тонким снежным налётом, несколько хозстроений поодаль, а слева дом, в который меня приглашает Василий.

— Да-да, мама вас ждёт, — скалит зубы и торопится распахнуть передо мной дверь. Такое внезапное уважение ко мне проявляет, а ещё смотрит странно, но без негатива.

Ему интересно. Любопытно. Наверняка даже язык чешется, так хочется Васе несколько вопросов мне задать, но не решается.

— Я первый, — говорит Сергей, а Марат становится за моим правым плечом.

Вася удивлённо икает, когда Сергей отстраняет его в сторону и входит в дом. “Всё чисто”, — доносится из коридора, и только тогда я ступаю следом.

— Мама, Максим Викторович приехал, — кричит Василий, а из дальней комнаты слышится слабое: “Проси”.

Чушь какая-то — словно на приём к барыне попал. Остаётся только поклониться низко, пасть оземь и целовать сапожки красные, благодарить за милость и великодушие.

Сергей бросает на меня задумчивый взгляд, на мгновение хмурится, но почти сразу снова становится бесстрастным и собранным. Марат так вообще парень без эмоций, о нём вовсе не волнуюсь.

— Туда, пожалуйста.

— Как матушка? — усмехаюсь, но Василий слишком глуп, чтобы читать меня.

— С божьей помощью да его милостью, — вздыхает, а мне хочется треснуть его по зубам, чтобы перестал блаженного старца из себя корчить.

Втроём проходим дальше по коридору, минуем череду закрытых дверей, и в тишине дома только звук наших шагов отдаётся эхом. В спину несётся: “Вы бы хоть разулись” и горестный вздох убогого Василия.

Хозяйка дома находится в самой дальней комнате — очень просторной и светлой. Добротная мебель, на поверхности которой ни единой пылинки, а на стенах столько икон, что в глазах рябит.

— Максим Викторович Пожарский собственной персоной, — кряхтит Реутова и ощупывает меня колким взглядом с ног до головы.

Она… большая. Массивная фигура, крупные черты лица, тёмные блестящие волосы без грамма седины заплетены в толстую косу, закрученную на голове огромным калачом. В руках держит простой стакан, наполненный до краёв прозрачной жидкостью, и в комнате витает отчётливый запах лекарств и старости.

Ей на вид под шестьдесят, может, на самом деле больше, но гордая осанка и посадка головы делает её моложе. А ещё на ней тёмное платье с длинными рукавами и глухим воротом.

— Божьи пути привели вас в нашу скромную обитель, — растягивает тонкие губы в подобии улыбки. — Ваше предложение, признаться, удивило меня.

Она намеренно игнорирует Марата с Сергеем, смотрит на меня прицельно, вопросительно и чуточку надменно.

Я подхожу ближе, усаживаюсь напротив. Низкий пуф мягкий, но мне неудобно — приходится вытянуть ноги, чтобы коленки выше ушей не торчали.

— Всё-таки мы не чужие люди, — улыбаюсь весьма очаровательно, но Реутову голыми руками не возьмёшь.