Моя революция. События 1917 года глазами русского офицера, художника, студентки, писателя, историка, сельской учительницы, служащего пароходства, рев

6 января (24 декабря). Вот уже и Рождество Христово. Как жаль, что приходится встречать его здесь – в лазарете, а не дома. А погода, т. е. ночь, дивная, луна сияет, но почему-то, глядя на эту сияющую луну, я всегда вспоминаю Марусю Шумилову, неужели действительно я ее полюбил и так сильно, что вспоминаю каждый Божий день. Что меня к ней так привлекает? Что меня так влечет к ней? Как только выйду в лунную ночь на улицу и взгляну на луну, обливающую мир земной своим белым светом, мигом вспоминаю наши свидания в Михайловке, наши прогулки ночью по степи – те жаркие и страстные поцелуи. Но я ее так любил, так жаждал увидеть ее… и никогда не допускал мысли о том, чтобы перейти дальше поцелуя и объятий, ведь она такая славная, такая доверчивая и отвечает теми же чувствами по отношению ко мне.

Раз как-то мы разговорились о женитьбах, и я пришел к заключению, что лучше жениться раньше, нежели испытаешь скверные стороны жизни. Я думаю, что Маруся отдала бы свою жизнь мне, так же, как и я ей свою. А что за жизнь, когда человек, прожив годов 30 на белом свете, вздумает жениться – он уже не тот, которому суждено создавать новое поколение. Ведь прожить 30 лет в 20-м веке – это просуществовать более половины своей жизни. А у нас говорят: «Поживу как следует годов 25–27 и женюсь», да, но, прожив 27 лет, он уже никуда не годен.

Правда, женившись 19–21 лет, будет масса жизненных соблазнов, но ведь под боком супруга, которая, я думаю, будет стеречь каждый шаг своего молоденького муженька.

Выйдя и в эту тожественную рождественскую лунную ночь на улицу, я вспомнил о ней. Вспомнил мою славную и дорогую мамочку, единственную женщину, которая так заботится обо мне, которой действительно нужна моя жизнь, ведь легко сказать: мать и сын, а что скроется в этих двух словах, какие чувства, стремления… О Боже мой: если бы дожить до конца этой ужасной гибели людей и порадовать мою славную мамочку чем-нибудь. Иной раз я бы с удовольствием пошел на разведку или куда-нибудь в опасное место, но всегда меня сопровождает вопрос: «А мама?» Ведь мне самому не дорога моя жизнь, а я боюсь, что будет с мамой, если она узнает, что я убит… она уже немолода, видала немало горя, и Господь знает, что может случиться. А я ее так люблю, так уважаю, что невольно бережешь свое существование.

Чего я только не передумал в эту тихую ночь, идя по кол. Кроватки по тихой улице. Всякие картины себе представлял: наверное, мама сидит сейчас дома, ведь она, бедная, больна, и думает о нас – ее семье, ей то-то несладко.

Наверное, удастся скоро попасть в отпуск, тогда увижу всех…

7 января (25 декабря). Сегодня Р. Хр., но что значит этот Великий праздник здесь, в действующей] армии, такой же будний день, как и другие. В России другое дело, там является и праздничное настроение, и чувство.

Вдали орудия громыхают так же, как и в предыдущие дни.

Только кроватские девчата принарядились и разгуливают по деревне.

Карты, карты, как много в вас зла, которое часто переходит в безумие и даже далее…

9 января (27 декабря). По нашей просьбе перед доктором я с прапорщиком] Гадиным – вполне здоровые, остались провести Р. Хр. в лазарете. Прибыл сюда еще пр[апорщик] Новиков, они трое любители преферанса, а я один оставался. Не вытерпел, от скуки я сегодня уехал в полк.

Полк стоял на позиции, от кол. Юльяновка до бол. Подболотье, на той ужасной и скверной позиции, от которой мне удалось удрать.

До штаба дивизии 102-го доехал на подводе, а здесь, наигравшись досыта на раздобытом где-то пианино, я с ординарцем поскакали верхом в штаб полка. Штаб полка помещался там же, где и раньше, в барском дворе. Назначен опять вр[еменным] ком[андиром] 2 р[оты]. Остался ночевать здесь. С Парамонычем сходили в баню – здесь раньше была, вероятно, мельница или завод, в общем, виден какой-то механизм. Баня устроена хорошо, и мы помылись на славу. Только белья у меня не было, пришлось надеть солдатское. Напившись чая, я с Парамонычем расположились на одной кровати, и, хотя перекладина кровати сильно давила мне бок, я скоро заснул. Спал неважно.

10 января (28 декабря). Напившись чая и облачившись в шинель и пояс с револьвером, я пошел в роту. Там, насколько я заметил, солдаты были довольны моим возвращением, особенно вестовые. Рота стояла во 2-й линии. А на позиции стоит лишь всего батальон – на такой громаднейший уч[асто] к. Недаром у нас говорят, что этот бат[альон] на «съедение», и действительно так. <…>