Моя рыба будет жить

Порыв ветра зашевелил бамбук, будто двигались призраки. На что они вообще похожи, эти призраки? Будет ли призрак похож на человека? Или он будет огромным и жирным, как дайконовое чудовище? Или у него будет длиннющий нос, как у краснолицего тэнгу[125]? Может, он будет зеленый, как гоблин, или притворится кем-то еще, как лиса, может, он будет горой разлагающейся человеческой плоти без головы, с толстыми складками жира вместо рук и ног, и пахнуть он будет соответствующе? Такие называются нуппеппо. А еще есть другие призраки, выглядят они как мертвые люди, плохо постриженные мужчины, налитые кровью глаза вылезают из орбит, плоть облезает с костей, как лишайник. Одеты они в дешевые полиэстровые костюмы и свисают они с ветвей в Лесу самоубийц, медленно поворачиваясь на ветру. Этих призраков я боюсь больше всего, потому что они немного похожи на папу, и в этот момент, как раз когда я готова была психануть, почувствовала, что рядом кто-то сел. Я повернулась, и вот он был здесь. Папа сидел рядом со мной на каменной ступеньке, и хотя глаза у него не выпучивались, и делового костюма на нем не было, я знала: он мертв, он, наконец, покончил с собой, и это был его призрак — пришел, чтобы дать мне знать.

— Папа? — я попыталась прошептать это, но во рту у меня так пересохло, что не раздалось ни звука.

Он глядел в темноту.

— Папа, это ты? — мой голос все еще не слушался меня, и слова были только мыслями у меня в голове. Понятно, что он не мог меня слышать. Он все смотрел в темноту. Я глубоко вдохнула, прочистила горло и сделала еще одну попытку.

— Отосан, — сказала я, на этот раз на японском. Слово сорвалось у меня с губ, как маленький пузырек. Папин призрак слегка повернул голову, и тут я заметила, что выглядел он очень молодо, и что на нем была какая-то форма, и фуражка на голове. Выглядело это как школьная форма, только цвет был другой. Он все еще ничего не говорил. Тут меня осенило, что, наверно, с призраками необходимо быть супервежливой, даже если они — твои родители, иначе это может их оскорбить, так что я попыталась еще раз, самым моим вежливым и формальным школьным голосом.

— Ясутани Харуки-сама дэ годзаймасу ка?[126]

В этот раз он меня услышал и медленно повернулся, чтобы на меня посмотреть; когда он говорил, я едва могла слышать его голос сквозь ветер.

— Кто вы? — спросил он.

Он меня не узнал. Я поверить не могла! Мой папа был мертв и уже совершенно обо мне забыл. Горло у меня сжалось, в носу защипало, как оно бывает, когда я пытаюсь не заплакать. Я сделала еще один глубокий вдох.

— Я — Ясутани Наоко, — объявила я, стараясь, чтобы мой голос звучал храбро и уверенно. — Мне очень приятно вас видеть.

— А, — сказал он. — Это мне приятно.

Слова его были тонкими и прозрачными, они вились и исчезали в воздухе, как синий дым от палочки благовоний.

Что-то было не так. Разглядывать его было бы грубостью, но я не могла удержаться. Выглядел он в точности, как мой папа, но гораздо моложе, всего на пару лет старше меня, а еще голос был другой, и одежда тоже была совершенно неправильной. И тут до меня, наконец, дошло: если этот призрак отозвался на имя моего отца, но им не был, то это был дядюшка отца, летчик-самоубийца Ясутани Харуки № 1.

— Мы раньше встречались? — вроде как спрашивал он.

— Я полагаю, нет, — ответила я. — Я полагаю, я ваша внучатая племянница. Полагаю, я — дочь вашего племянника, Ясутани Харуки номер два, которого назвали в честь вас.

Призрак кивнул.

— Вот как? — сказал он. — Не знал, что у меня есть племянник, не говоря уж о внучатой племяннице. Как быстро летит время…

Потом мы оба погрузились в молчание. На самом деле, особого выбора у меня не было, потому что на этом мой запас вежливостей был практически исчерпан. У меня не слишком хорошо с формальным японским, потому что выросла я в Саннивэйле, и призрак Харуки № 1 тоже не особенно стремился поболтать. Вид у него был довольно отсутствующий и мрачный, что, в общем, было понятно, если вспомнить рассказы Дзико о том, как он любил французскую философию и поэзию. Тут я пожалела, что не особо обращала внимания, когда папа читал мне об экзистенциалистах, потому что тогда я смогла бы сказать сейчас что-нибудь умное, и единственный стих на французском, который я знала, был припев в песне Моник Серф под названием «Дзинсей но Итами»[127], и мне не кажется, что это лучшее, что можно спеть мертвому человеку:

Le mal de vivre
Le mal de vivre
Qu’il faut bien vivre
Vaille que vivre[128]

Я напевала себе под нос в темноте, практически шепотом, потому что не была уверена, что означают слова. Мне показалось, я услышала, как он усмехнулся рядом со мной, а может, это был ветер, но когда я посмотрела туда, где он сидел, Харуки № 1 уже исчез.

3