Моя семья и другие звери

– Если все, о чем она мне сегодня утром рассказывала, – правда, – сказал Ларри, – тебе придется его вооружить мотыгой и шахтерской лампочкой.

– Ларри, фу какие гадости, – возмутилась мать.

Вскоре, к всеобщему облегчению, желудок Лугареции пришел в норму, зато почти сразу сдали ноги, и она с жалким видом ковыляла по дому, громко стеная. Ларри заметил матери, что она вместо служанки наняла упыря, которому хорошо бы купить железные кандалы. По крайней мере, будем знать о ее приближении и сможем вовремя обратиться в бегство. Дело в том, что Лугареция выработала привычку подкрадываться сзади и пугать своими внезапными стонами. После того как однажды она сняла туфли прямо в столовой, чтобы продемонстрировать больные пальцы, Ларри стал завтракать у себя в комнате.

Но, помимо недомоганий Лугареции, были и другие проблемы. Мебель (доставшаяся нам вместе с виллой) оказалась фантастической коллекцией викторианского старья, простоявшего взаперти последние двадцать лет. Все эти предметы обстановки, уродливые, громоздкие, непрактичные, с жутким скрипом переговаривались между собой, из них с треском, похожим на мушкетные выстрелы, вылетали целые куски, и человек, топавший мимо, поднимал облака пыли. В первый же вечер отвалилась ножка у обеденного стола, и все тарелки с едой полетели на пол. Днями позже Ларри уселся на массивный и вроде бы надежный стул, у которого тут же отвалилась спинка, так что Ларри наглотался едкой пыли. А когда мать полезла в платяной шкаф размером с деревенский домик и у нее в руке осталась оторвавшаяся дверца, она решила: пора что-то делать.

– Мы не можем принимать гостей в доме, где все разваливается от одного взгляда, – сказала она. – Так жить невозможно, мы должны купить новую мебель. Ох и дорого же обойдутся нам эти гости.

На следующее утро Спиро повез мать, Марго и меня за новой мебелью. Мы сразу заметили, что в городе многолюднее и шумнее, чем обычно, но мысль о том, что происходит нечто особенное, осенила нас уже после того, как мы, поторговавшись с продавцом, покинули магазин и пошли по узким кривым улочкам к нашей припаркованной машине. Нас сначала затолкали, а затем и вовсе вовлекли в общий поток и, несмотря на все сопротивление, потащили в противоположную сторону.

– По-моему, здесь что-то происходит, – заявила наблюдательная Марго. – То ли фиеста, то ли что-то примечательное.

– Мне это безразлично, – сказала мать. – Я хочу поскорей добраться до машины.

Однако нас по-прежнему уносили в обратную сторону, и в конце концов мы оказались в огромной толпе на главной городской площади. Я спросил стоящую рядом пожилую крестьянку, что происходит, и она просияла от гордости.

– День святого Спиридона, – объяснила она. – Kyria! Сегодня в церкви мы можем поцеловать ему ноги.

Святой Спиридон – покровитель острова. Его мумифицированное тело лежало в церкви в серебряном саркофаге, и раз в году его проносили по улицам города. Обладая огромной властью, он выполнял просьбы, исцелял болезни и совершал другие чудеса, если был в настроении. Островитяне его боготворили, и каждого второго младенца мужского пола при рождении называли Спиро в его честь. Сегодня особый день, так что гроб наверняка откроют и верующим позволят поцеловать обутые ноги мумии, а заодно обратиться к ней с какой-то просьбой. Состав толпы красноречиво говорил о всеобщей любви жителей Корфу к святому: пожилые крестьянки в нарядной черной одежде и их мужья, согбенные, как оливы, с белыми усищами; бронзовые мускулистые рыбаки в рубашках с темными пятнами от чернил, выпущенных осьминогом; больные, умственно отсталые, чахоточные, увечные, с трудом передвигающиеся старики и спеленатые младенцы, похожие на коконы, с бледными восковыми личиками, искажавшимися от постоянного кашля. Там можно было встретить и высокорослых, диковатых на вид албанских пастухов, бритоголовых и усатых, в великолепных овечьих поддевках. Весь этот пестрый образчик человечества медленно продвигался по направлению к чернеющему входу в церковь, увлекая за собой и нас, мелкую гальку в потоке лавы. Через какое-то время Марго оказалась далеко впереди меня, а мать так же далеко сзади. Меня со всех сторон зажали пять крестьянок-толстух, которые давили на меня, как здоровенные подушки, и при этом от них разило по́том и чесноком, ну а мать безнадежно застряла меж двух албанских пастухов-орясин. Шаг за шагом нас вынесли на паперть, а затем впихнули в саму церковь.