Моя сто девяностая школа

Матвеев передергивал вожжи, пытался перевести Дядю на шаг, но тщетно. Впереди уже бежала Му-му, выкидывая далеко вперед ноги, и почти вровень с ней мчался Георгин, а далеко за ними не спеша, спокойно бежал Плебисцит.

— Как черепаха, — сказал Ленька. — Сразу видно было, что ни лошадь, ни наездник ничего не стоят. Дохлая кляча…

И вдруг Игривый дядя перестал сбоить, полетел вперед, оставляя за собой Му-му и Георгина.

— Вперед! — закричал Ленька.

— Вперед! — закричали мы с Яшей.

— Вперед!!! — заголосили трибуны.

И тут произошло невероятное: хилый старичок с бородкой стеганул Плебисцита хлыстом, и тот как будто вспорхнул и полетел по воздуху, распластавшись в нем, и уже за поворотом оказался самым первым, и никто уже не смог за ним угнаться, и он оказался первым на финише.

За поставленные на него 50 копеек давали 142 рубля.

Трибуны орали и аплодировали. Хилый старичок проводил своего Плебисцита перед трибунами, накрытого попоной. От него шел пар.

— Молодец, Сысолин! — крикнул кто-то, и хилый старичок поклонился.

— Идиоты! — сказал Селиванов. — Надо было ставить на Плебисцита. Это и значит «ставить на дурака», когда приходит первой самая ненадежная лошадь и за нее дают самую большую сумму.

В следующем заезде мы поставили на серую лошаденку с ужасно грустным выражением лица. Ее звали Бандура. На нее никто не ставил, и она так сбоила и спотыкалась, что ее сняли с заезда.

У нас осталось рубль пятнадцать копеек.

— Все! — сказал я. — Надо все-таки выбирать приличную лошадь.

— На кого ставите, ребята? — спросил подошедший к нам подвыпивший мужчина с большими усами. — Хотите наверняка выиграть, поставьте в четвертом заезде на Интеллигента. Это верное дело.

И мы поставили. Это был серый в яблоках, очень изящный и грациозный мерин с длинными и тонкими ногами, с изогнутой шеей и хитрыми глазами.

На нем ехал наездник Егорушкин в больших очках.

Нам повезло: Интеллигент пришел первым, и за свой полтинник мы получили один рубль.

Оказывается, все знали, что он придет первым, и все на него ставили.

Мы были, конечно, очень довольны, но Березин сказал, что на рубль не разгуляешься и играть на бегах наверняка — тоже глупо. Здесь надо рисковать, и только это интересно. Представляете, если мы выиграем двести рублей!..

И мы начали думать, что бы мы тогда сделали.

Леня сказал:

— Мы, прежде всего, разделим их на три части, и у каждого будет по шестьдесят шесть рублей. Лично я куплю себе фотоаппарат и кило халвы.

— Я куплю коньки «нурмис» и марки Лабрадора для своей коллекции, — сказал Яша.

— А я куплю паровую машину, — решил я. — Она стоит шестьдесят рублей. А на шесть оставшихся куплю тянучки. Я их обожаю.

— А я раздумал покупать фотоаппарат, — сказал Леня. — Я куплю на все шестьдесят шесть рублей сто тридцать два билета, и поставлю их на новую лошадь, и выиграю двадцать шесть тысяч четыреста рублей, и тогда уже куплю все, что хочу.

И мы решили рисковать. Мы взяли три билета, и уже осталось 15 копеек. Мы долго выбирали лошадь и поставили на Баркаролу, победившую на прошлой неделе с наездником Перхуковым. Это была каурая красотка с изящно перебинтованными ногами, широкой грудью и удивленными глазами. Ее конкурентами были Хеопус, Лорелея, Сказка, Виноград и Балалайка.

Баркарола вела гонку. Она мчалась как сумасшедшая. Весь ипподром встал, все кричали и толкали друг друга, орали и вопили и размахивали руками, чуть не выскакивая за барьер. И вдруг за поворотом вырвался вперед Хеопус, а за ним вылетела Сказка, и наша Баркарола осталась третьей.

Мы чуть не сошли с ума, и Ленька даже пошел в буфет и купил ситро за 15 копеек, и у нас не осталось ни копейки на трамвай.

Мы шли домой пешком, и Ленька сказал:

— Чтоб я сдох, если еще когда-нибудь пойду на это безобразие! Только выкачивают деньги с трудящихся. То приходят, то не приходят, делают что хотят. Только вводят людей в заблуждение. Нет, эти бега не для рабочего человека. Это для развлечения буржуазии, кому некуда девать деньги. И кто это придумал ходить на эти бега?!

Случай с Ивановым

У нас в школе скарлатина. В помещении дезинфекция. Две недели не будут пускать в школу. После трехдневного карантина нас временно перевели в помещение бывшего института благородных девиц имени принца Ольденбургского на соседнем углу.

Лабиринты коридоров, темные лестницы, таинственные темные переходы напоминают книги Лидии Чарской, вроде «Большого Джона».

В Петрограде — голод. Люди живут в домах при свете самодельных лампочек-коптилок, сделанных из флаконов и резаных пробирок. А в школе есть хоть какой-то свет. Дома холодно, а в школе все-таки топят, хоть и приходится ходить в пальто.

Конечно, не в еде счастье. Подумаешь, булка! Ну, так нет булки… А как подумаешь, вспомнишь ее, румяненькую, — текут слюнки и сводит желудок. Хоть бы корочку черненькую, что ли…

— А какой смысл думать, если ее нет? Я вот, например, совсем не думаю о еде, — сказал Селиванов, — и мне ничуть не хочется есть.

— А шоколадку хочешь? — спросил Бобка.

— А у тебя есть? Тогда давай.