Моя сто девяностая школа

Со мной поравнялась наша преподавательница Мария Германовна — маленькая остроносенькая женщина в серенькой шубке.

Веселые глаза смотрели на меня с удивлением.

— Где твоя шапка, Володя?

— Не знаю. Наверно, забыл.

— Вернись и возьми шапку. Ты простудишься.

— А мне все равно, — сказал я.

— Что с тобой?

— Я не могу вам сказать. Это тайна.

— Я очень люблю тайны, — сказала Мария Германовна. — Мне ты можешь сказать. Это всегда облегчает душу.

И я рассказал все Марии Германовне.

— Теперь послушай меня, — сказала она. — Тебе тринадцать лет.

— В будущем году будет четырнадцать, — сказал я.

— Ну, пусть даже четырнадцать. Я верю тебе, верю, что ты влюблен. Но и ты поверь мне — это не настоящее чувство.

— Почему не настоящее? Джульетте тоже было четырнадцать, а Ромео шестнадцать, и это не мешало им так любить друг друга, что их любовь изучают уже, наверно, двести лет.

— Это правда, — сказала Мария Германовна, — но, во-первых, это было в Италии, а во-вторых, они доказали свою любовь. А чем ты доказал свою? Тем, что бросил снежок в Чернова?

— А чем я могу доказать?

— Во-первых, ты должен хорошо учиться, а у тебя очень неважные отметки. Во-вторых, ты должен хорошо себя вести, быть всегда опрятным, подтянутым, быть хорошим товарищем. Я уверена, что тогда Аня обратит на тебя внимание.

— А если Чернов тоже будет хорошо учиться и будет подтянутым?

— А он такой и есть. Вот потому он и пользуется успехом. А ты будь лучше. Я думаю, что это, пожалуй, единственный способ.

С этого вечера я стал следить за собой. Я каждый день чистил ботинки, причесывался, следил за ногтями и старался не пачкать костюм. Я приналег на математику и даже получил по письменной пятерку, чем очень удивил Марию Владимировну.

— Я ставлю тебе пятерку, Володя, и я сама себе не верю, — сказал она, — но я рада.

А я был не рад. Ничто не помогало. Я узнал, что в субботу Аня ходила с Сашкой в «Элит» на кинокартину «Королева устриц».

Я переживал. Я даже попробовал пригласить в кино Нину Седерстрем. Но когда мы выходили из кино, я увидел Аню с Сашей и проклял свою затею с кинематографом. Нина Седерстрем была чудная девочка, но я любил Аню, я сходил с ума и не мог больше ни о ком думать.

Близился день моего рождения. Мне исполнялось 14 лет, и мама разрешила мне пригласить к себе ребят: Бобку Рабиновича, Леню Селиванова, Павлушу Старицкого, Шуру Навяжского, Таню Чиркину, Таю Герасимову, Иру Дружинину, Эллу Бухштаб и, конечно, Аню Труфанову. Я подошел к ней на большой перемене и сказал:

— Я знаю, что ты ко мне плохо относишься, но завтра мне исполнится четырнадцать лет и я приглашаю к себе ребят. Если ты придешь, для меня это будет праздник, а если не придешь — праздника не будет.

Аня сказала:

— Хорошо, я приду.

И она пришла в белом праздничном платье с голубым бантом и принесла мне в подарок сказки Андерсена. Она сама была как из сказки, я танцевал с ней падепатинер, и мы играли в фанты.

Селиванов предложил играть в фанты с поцелуями, но девочки отказались. Все, кроме Таи Герасимовой.

Она не возражала, но все начали кричать, а мама сказала, что поцелуи это не игра, и на этом все кончилось.

Но я все равно был счастлив. Аня была со мной, она смеялась, танцевала, я ей подкладывал на блюдце клюквенное варенье, и никто не стоял на моем пути.

В десять часов гости начали расходиться. Я сказал Ане, что провожу ее.

— Спасибо, не надо, — сказала она, — меня ждет у парадного Саша Чернов.

Саша Чернов у моего парадного! — это был удар, который я не мог пережить.

— Все! — сказал я. — Больше я тебя не люблю.

Аня ушла. Я видел в окно, как к ней подбежал Сашка, и у меня потемнело в глазах. Я готов был убить их обоих, но под рукой не оказалось пистолета.

На этом оборвалась моя первая любовь. Я стер с руки химическую надпись, но никак не мог стереть ее с парты. И если эта парта еще стоит в моем бывшем классе или где-нибудь в школе, я убежден, что на ней можно найти эти двенадцать заветных букв: «Аня Труфанова».

Чтоб я когда-нибудь еще пошел!..

В воскресенье днем ко мне пришли Леня Селиванов и Яша Березин.

— Тебя выпустят из дома? — спросил Леня.

— Мне разрешили гулять до шести часов.

— Превосходно. Одевайся, и мы идем. Нужно иметь с собой полтинник. А еще лучше два рубля.

— У меня есть сорок копеек.

— Это не деньги. С ними нечего делать. Попроси у родителей полтора рубля.

— Что я им объясню?

— Объяснять им нельзя. Они взрослые люди и сами должны понять. Попроси на трамвай.

— На трамвай — это жалкие копейки, — сказал Яшка. — Это ничего не даст.

— Ладно, — решил Ленька. — Твои сорок, мой рубль, и еще у Яшки семьдесят пять копеек, итого два пятнадцать. С этим можно начинать. Пошли.

— А куда мы идем? — спросил я.

Леня оглянулся, увидел, что в передней никого нет, и прошептал:

— Мы едем на бега.

— А нас пустят?

— Если будем держаться солидней и впереди пойдет Яша, ослепляя своими веснушками, пустят.

— А что мы там будем делать?