Моя сто девяностая школа

Но ни у кого никакой шоколадки не было, и на этом все разговоры о еде закончились.

В этот вечер мы читали вслух «Руслана и Людмилу» и занимались ручным трудом — учились шить туфли. Но нашим любимым занятием было хождение по многочисленным лестницам, лазание на чердак, исследование незнакомого, таинственного помещения.

Один дежурный преподаватель не мог уследить за всеми нами, и мы свободно кочевали по всему огромному помещению.

Девочки боялись темных коридоров, да еще Леля Берестовская распустила слух, что в бывших дортуарах института обитают привидения. Никто в это, конечно, не верил, но на всякий случай боялись, и девочки держались все вместе, стайками и старались быть поближе к угольной лампочке, висевшей в начале коридора. Наиболее смелой была Таня Чиркина. Она бегала по коридору, забегала в классы и выскакивала оттуда с криком:

— Призрак! Спасайтесь!

Все бежали, а потом смеялись вместе с ней.

В эти дни к нам в класс поступил некий Геннадий Иванов. Он был старше нас всех, и у него были свои представления о дружбе мальчиков и девочек.

Он не любил бегать по коридорам с мальчиками, не гонялся с нами по лестницам и даже не играл в войну.

Его никогда не видели и в обществе нескольких девочек. Он всегда выбирал какую-нибудь одну и прохаживался с нею по коридору. О чем он с ней говорил?

С нами он почти не разговаривал, смотрел на нас свысока и только иногда удостаивал высокомерной улыбкой.

— Я уже не дети, — любил говорить он, — возможно даже, я скоро женюсь, если, конечно, подыщу что-нибудь достойное… Не понимаю, почему вам надоела темнота. Лично я люблю темноту. В темноте лучше думать.

— О чем?

Он загадочно улыбался.

Небольшого роста, коренастый парень, с красным прыщеватым лицом и, как нам казалось, довольно глупой улыбкой, сегодня он почему-то медленно ходил по темному коридору в одиночестве, и никто из нас не обращал на него внимания. Ну ходит и ходит.

А мы собрались в углу у двери химического кабинета и обсуждали проект Вани Розенберга. Он предлагал создать кружок мрачных юмористов под сокращенным названием «КМЮ». Селиванов может сделать светописью членские билеты. На голубом фоне с белыми лилиями будет изображен модный остроносый туфель и высокая рюмка. Члены кружка будут мрачно острить и относиться ко всему с юмором. Павлушка Старицкий уже придумал анекдот:

— По скале ползут две улитки. Одна спрашивает другую: «Как вы себя чувствуете?» — «Не плохо, — отвечает улитка, — но немного склизко…»

Нас это почему-то очень рассмешило.

И вдруг из глубины коридора раздался женский крик. Мы кинулись туда. В конце коридора стояла и плакала Таня Чиркина, а рядом стоял недоумевающий Иванов.

— Что произошло? — спросил Селиванов.

— Гена поцеловал мне руку, — сказала сквозь слезы Таня.

— Негодяй! — сказал Ваня Лебедев. — Это не может остаться безнаказанным.

— Он поцеловал мне руку!.. Он поцеловал мне руку!.. — повторяла, глотая слезы, Таня.

— Такого у нас еще не было, — сказал Костя Кунин. — Он опозорил нашу школу.

— Ребята, я не понимаю, что тут такого? — сказал Генка. — Все мужчины всем женщинам целуют руки, и никто не делает из этого трагедии.

— Не ври! — сказал Лебедев (он был самый умный в нашем классе и все знал). — Мужчины целуют руки только замужним дамам, а Таня — девушка. Ты ее оскорбил, и ты оскорбил всех нас.

Генка сказал:

— Плевал я на вас! — И хотел уйти.

— Нет, ты не уйдешь, — сказал Штейдинг, и Юрка Чиркин — Танин брат схватил его за руку.

Генка хотел вырваться и убежать, но мы все обступили его, и Генка побледнел.

Павка и Никса Бостриков принесли откуда-то веревки. Герман ударил Генку, и Генка упал. Тогда мы связали его веревками, подняли на руки и снесли в подвал к двери физического кабинета. Здесь мы его бросили и сказали — будешь валяться до утра.

И ушли, довольные тем, что исполнили свой долг.

Мы считали, что вступились за честь Тани и честь своей школы.

Утром преподавательница физики Евгения Александровна Кракау спускалась вниз за электроскопом и увидела у дверей лежащего связанного Иванова.

А в двенадцать часов дня нас всех вызвали к заведующему. Александр Августович был рассержен до крайности. Он стучал кулаком по столу и кричал:

— Вы превращаете нашу школу в хулиганский притон! Вы действуете, как шайка бандитов! Вы налетчики! Что это такое, я вас спрашиваю?! Вы избиваете своего товарища, вы связываете его и бросаете в холодный подвал. Что это такое? Отвечайте!

— Он нам не товарищ, — ответил Селиванов.

— Мы его не избили, а только раз хорошо ударили, — сказал Штейдинг.

— Мы его связали, чтобы он не целовал руки девочкам, — сказал Лебедев.

— То есть как целовал руки девочкам? — взволновался заведующий.

— Губами своими целовал, — сказал Старицкий. — Тане Чиркиной. В темном коридоре. А когда я спросил его, зачем он это сделал, он мне ответил…

И Старицкий сказал на ухо Александру Августовичу, что ему ответил Иванов.

Заведующий побледнел и сказал всем:

— Идите.

Не знаю, о чем говорил потом заведующий с Ивановым. Только Иванов после этого разговора неделю ни с кем не разговаривал.