Моя сто девяностая школа

Было интересно смотреть, как вода уходила с Большого проспекта, растекалась по небольшим перпендикулярным проспекту улицам — по Полозовой, Подрезовой, Ординарной — и убегала через Малый проспект в Малую Невку. Вдоль всего проспекта лежали выскочившие из мостовой торцы (тогда ведь не было асфальта, и улицы были либо вымощены булыжником, либо на них были уложены пригнанные одна к другой шестигранные деревянные шашки торцов).

На панельных плитах валялись вымокшие обрывки бумаги, где-то посреди дороги лежали шкафы, письменные столы, табуреты, деревянные кровати — все, что выплыло из квартир первых этажей и подвалов и что еще не успели подобрать.

Мы пригнали наш плот к парадной двери школы, сложили все собранные вещи в вестибюле и сушились у радиаторов парового отопления. Здесь были Селиванов, Зверев, Розенберг, Навяжский, Юган, Сперанский и Денисов, старшеклассники Дьяконов, Романовский, Соболев, Роосельс, Фридман.

— Молодцы! — сказал Александр Августович. — Вы хорошо потрудились, спасли вещи, которые, может быть, люди считали потерянными.

И мы, гордые своей работой, разошлись по домам.

Отец встретил меня в прихожей.

— Я не хочу с тобой разговаривать! — сказал он и отвернулся.

А мама потрогала мой лоб и побежала за градусником.

У меня оказалась температура тридцать восемь и шесть.

— Немедленно в постель!

Пришел доктор Бухштаб и сказал:

— У него типичнейшая ангина.

У меня уже болело горло, больно было глотать, меня знобило и не согревали даже два одеяла. Появился горячий чай с малиной, на горло был поставлен компресс, и папа сменил гнев на милость.

— Ладно уж… — сказал он. — Ты провинился, нарушив мой запрет, но я уже не сержусь, потому что, в общем, ты делал доброе дело. Если говорить честно, я бы сам на твоем месте поступил так же. Нельзя спокойно сидеть на месте, когда рядом кому-то плохо. Если человек может чем-нибудь помочь, он должен это сделать. Совесть должна ему подсказать.

— А нам в школе говорили, что пользоваться подсказкой не честно, — сказал я.

— Подсказку совести слушать необходимо! — сказал папа. — И она всегда подсказывает человеку. Конечно, если она есть…

Новые галоши Попова

На Большом проспекте рядом с клубом «Трокадеро», в котором толстые нэпманы — хозяева частных магазинов — совершенно официально играют в лото на деньги, в большом, облицованном серым гранитом доме помещается магазин «Проводник». В витринах — огромные автомобильные камеры, шины и блестящие на солнце, как шкуры морских львов в цирке, резиновые галоши.

Именно в этом магазине мама Попова купила Вадику такие галоши. Вадик пришел в них в школу и, не снимая их, явился в класс.

— Что такое, Попов? Почему ты пришел в класс в галошах? — спросила Елизавета Петровна.

— Потому что они очень красивые.

— Красивыми бывают и шапки, — сказала Елизавета Петровна, — но тебе ведь не приходит в голову явиться в класс в головном уборе?

Вадик молчал.

— Сними галоши и отнеси их в гардеробную.

Вадик с явным сожалением снял галоши.

Они были сумасшедше красивыми. У них была ярко-красная подкладка, и на ней сверкали золотом металлические буквы «В. П.» — Вадим Попов.

Вадик вышел из класса, неся галоши, как цветы.

По окончании занятий мы гурьбой выбежали из школы. Солнце высушило все лужи, панели просохли, было тепло, и мы все расстегнули пальто. А Вадька, сказав: «Жаль в такую погоду трепать новые галоши», снял их и уложил в мешок, в котором носил тапочки для физкультуры.

— Ребята, а не сыграть ли нам в связи с такой шикарной погодой в лапту? — предложил Штейдинг.

Предложение даже не обсуждалось. Мы все свернули направо и побежали на площадку к разрушенному дому.

Среди обломков быстро началась лапта. Мы поснимали ранцы и пальто, свалили их в одну общую кучу.

В кармане у Шурки нашелся мячик, и началась игра.

Играли мы не меньше часа. Потные, разгоряченные подбежали к груде одежды, разобрали свои пальто, ранцы, портфели и сумки, и тут Вадик закричал:

— Галоши! Мои галоши!..

Мешка с его галошами не было.

Вадик побледнел и даже похудел.

— Ребята! — сказал он. — Это конец. Мамка сойдет с ума. Она на последние деньги купила мне галоши. Она теперь скажет, что я не думаю о ней, что не понимаю, с каким трудом достались ей эти галоши, что я хочу ее смерти. А я совсем не хочу. И я все понимаю. И я только не понимаю, куда они могли деться!

— Сами они убежать не могли, — сказал Розенберг. Он любил анализировать. — Значит, их украли. Из наших никто этого сделать не мог. Значит, это кто-то посторонний. Но посторонние сюда не ходят. Кому, кроме нас, охота ходить в такую разруху, как на этой площадке?

— А кто это там бродит? — воскликнул Штейдинг.

— Где?

— Вон, в разрушенном доме…

Мы посмотрели на дом и увидели на втором этаже, на висящих буквально на волоске ступенях междуэтажной лестницы, фигуру в лохмотьях.

— За мной! — скомандовал Штейдинг, и мы все побежали за ним.