Моя сто девяностая школа

Мы вбежали в разрушенный дом. Перед нами качалась (да, качалась!) лестница. Если мы все по ней пойдем, она обязательно рухнет, она не выдержит. Но мы не задумываясь бросились вперед. Фигура в лохмотьях бежала от нас. Но ступеньки кончались, повисая в воздухе, и фигура остановилась. Это был парень лет двенадцати, в рваной финской шапке-ушанке, из-под которой смотрели испуганные глаза.

Вернее, они не смотрели, а бегали. Рваные штанины не могли скрыть босых ног. А на ногах сияли новенькие галоши.

— Идем вниз! — сказал Штейдинг.

Он так это сказал, что парень послушался и стал осторожно спускаться.

Впереди парня и за ним шли мы. Ступеньки качались, и что-то подозрительно скрипело. Как мы не свалились все вместе с лестницей — не знаю. Но спуск прошел благополучно.

Парень стоял на площадке перед домом и смотрел в землю, а мы обступили его вокруг.

— Это твои галоши? — спросил Розенберг.

Парень молчал.

— Понятно, — сказал Розенберг. — Где ты их взял?

— Они лежали, — сказал, не глядя на нас, парень.

— Где они лежали?

— Вон там… — и парень показал на место, где была сложена наша одежда.

— А ты берешь все, что лежит? — спросил Розенберг.

— Что стоите? Бейте, — сказал парень.

— И побьем, — сказал Штейдинг. — Не жалко.

— Подожди, Герман, — сказал Розенберг и обратился к парню: — Откуда ты?

— Из интерната, — сказал парень.

— Что же, у вас там не дают обуви? И одежду не дают? Все в такой рвани ходят?

— Не, — сказал парень. — Я убежал из интерната… одежу на базаре продал.

— А зачем продал? — спросил Старицкий.

— Хотел на юг ехать. Тама теплее. Думал, продам что ни на есть, куплю билет, чтобы под вагонами не трястись…

— Ясно.

— Снимай галоши, — сказал Вадик. — А я тебе свои тапки отдам. Куда ты мешок дел?

— Вот он, у меня, — сказал парень и достал из-под лохмотьев мешок.

Вадик взял у него мешок, достал из него тапки и протянул парню:

— Бери, носи.

— А почему из интерната бежал? — спросил Розенберг. Он хотел все знать.

— Воспитатели злые. Один дерется даже. Чуть ухо вчера не оторвал.

— Надо заявить на него заведующему, — сказал Розенберг. — Это не наш метод воспитания.

— Конечно, не наш, — сказал парень.

— Вот что, — сказал Розенберг, — человек ты, наверно, не плохой, но испорченный. Иначе бы не стал воровать. Мы соберем тебе сейчас немножко денег. Ну, ребята, кто даст на борьбу с беспризорностью?

Все полезли в карманы. И Штейдинг, и Старицкий, и Попов, и Навяжский, и Рабинович, и Петухов, и я, и еще человек шесть.

Розенберг собрал все деньги и отдал парню.

— А теперь, — сказал он, — идем на рынок искать подходящую одежду.

— Зачем? — спросил парень.

— Чтобы не возвращаться в этих лохмотьях. Ведь мы отведем тебя обратно в интернат.

— Не надо мне ничего покупать, — сказал парень. — Моя одежа здесь в доме спрятана. Это я приоделся, чтобы не вызывать подозрений. Возьмите ваши деньги. Не хочу я…

Парень побежал в разваленный дом и вынес оттуда интернатскую, вполне приличную одежду. Не было только обуви, которую он действительно продал.

— Значит, ты не окончательно пропащий человек, — сказал Розенберг. — Есть еще в тебе совесть. Все равно, оставь эти деньги себе. Купишь чего-нибудь. Но в интернат возвращайся. Не дело по улицам бегать. Надо учиться, чтобы человеком стать. А ты можешь. Я уверен.

— Ладно уж, — сказал парень. — И то, вернусь.

— А как твое имя? — спросил Старицкий.

— Павел.

— Вот здорово! И я Павел, — сказал Старицкий.

— Не врешь?

— Я никогда не вру, — сказал Старицкий и с опаской посмотрел на нас.

Мы сделали вид, что не заметили его взгляда.

— А будет у тебя время, — сказал Розенберг, — приходи сюда, на эту площадку. Может, захочется тебе посоветоваться. Мы здесь бываем часто.

— Ладно. Зайду, — сказал парень и пошел к развалинам.

— Зачем опять туда? — спросил Штейдинг.

— Переодеться. Неудобно же так в интернат идти.

— Правильно. Ну, до свидания, Павел.

И мы разошлись, каждый в свою сторону.

Женитьба Георга

Пожалуй, я не знаю ни одного ученика нашей школы, ни одного нашего учителя или учительницу, ни одну уборщицу, которые не любили бы Леонида Владимировича — нашего преподавателя литературы и географии, режиссера наших школьных спектаклей, организатора рабочих отрядов школы и просто потрясающего человека.

У него была странная фамилия Георг. Так звали короля Великобритании. Но в нашем Георге не было ничего королевского. Это был довольно высокий мужчина, чуть широкоплечий, ладно скроенный. У него была большая голова, обрамленная густыми светло-коричневыми волосами. На довольно широком носу всегда было простое пенсне. Лицо было очень доброе, с чуть сжатыми губами. Он чем-то напоминал Пьера Безухова из «Войны и мира». Наверно, своей добротой, безграничным обаянием и мягкостью обращения.

Я не знаю, сколько ему было лет, но нам он казался молодым и прекрасным. Я думаю, ему было лет тридцать, но он держал себя с нами почти наравне.

Мне кажется, что у него были очень голубые глаза.

Во всяком случае, я их видел такими.