— Эрмитаж — один из богатейших музеев мира, — говорит Галина, — если не самый богатый! Подсчитано, что в нем более двух миллионов произведений искусства! Что бы вы хотели посмотреть?
Я не решаюсь ей признаться, что совершенно не знаю живописи, что не была даже в Лувре, о котором она часто упоминает. Так что же мы будем смотреть? Предметы первобытной культуры? Римское искусство? Греческое? Египетское? Китайское? Японское? Художников итальянской школы? Испанской? Фламандской? Голландской? Немецких художников? Английских? Французских?
— Я бы больше хотела французских (уж лучше начинать со своих!).
— Хорошо. Но какой период вас интересует? Французская живопись занимает у нас сорок три зала?
— Сорок три зала?
— У нас удивительная коллекция импрессионистов.
Галина говорит, что прежде всего нам надо зайти в гардероб, чтобы переобуться. Мы с тетей Ирен растерянно переглядываемся. Там, должно быть, сотни пар обуви ждут своих владельцев. Как мы потом разыщем свои туфли?! Дежурная
И вот мы пускаемся в путь, скользя по паркету.
— Они придумали прекрасный способ, как бесплатно натирать полы! — шутит тетушка.
К сожалению, мы проходим по залам очень быстро. Я предпочла бы подолгу постоять перед картиной, которая мне нравится, чтобы мысленно «прогуляться» по изображенному пейзажу. скажем, по «Полю маков» Моне или по «Большим бульварам» Писсарро. Первая картина напоминает мне поля моего детства, которых мне иногда так не хватает, а глядя на вторую, я думаю о том, что хотела бы жить в то время, когда люди ездили в фиакрах и в моде были платья с турнюром… А вот и полотно Дега! Как жаль, что с нами нет Джонни, он так любит холсты этого художника! На картине изображена не танцовщица, а обнаженная дама, она расчесывает свои волосы.
И тут я вспоминаю, что в шесть вечера в гостинице назначена встреча с журналистами и
тете Ирен надо успеть вымыть мне голову.
На сегодня, пожалуй, довольно, ведь вечером я пою! Впрочем, слово «вечером» здесь не совсем уместно. Стоит пора белых ночей! Так что вечеров не бывает, все время длится день, правда, довольно странный — похожий на сумерки.
Очень жаль, что пора белых ночей очень часто сопровождается весенними ливнями. Но все же мы не скучаем. Когда остаемся в гостинице, Мажакс играет с нами в карты, музыканты импровизируют, и все мы много смеемся.
Однако вскоре мне уже не до смеха: я узнаю, что нам предстоит лететь в Казань на самолете марки «Ильюшин».
Казань по-своему прекрасный город, но он, увы, закрыт для туристов. Здесь мы тоже — и даже больше, чем в других местах, — на положении «привилегированных». В аэропорту нас разглядывают как диковинных зверей. Мы находимся в главном городе Татарской Республики.
— Для вас, как для певицы, — говорит Галина, — этот город представляет особый интерес. Здесь родился Шаляпин.
— Шаляпин! Я должна сообщить об этом по телефону папе! Он так восхищается этим великим певцом!
Увы! Если даже в Москве приходилось ожидать заказанного международного разговора, то после нашего приезда в Ленинград добиться такого переговора было практически невозможно. Видимо, это объяснялось тем, что 5 июня началась очередная война между Израилем и арабскими странами[13]
. Международные телефонные разговоры были затруднены. Я так и не сумела позвонить в Авиньон. А уж дозвониться туда из Казани, города, закрытого для туристов, не было никакой надежды.Внезапно
Татары отличаются завидным здоровьем. Днем здесь стоит палящая жара, не менее 40 градусов по Цельсию. А вечером температура опускается до 10–12 градусов тепла. Должно быть, поэтому я, несмотря на все меры предосторожности, заболела ангиной. Температура у меня поднялась до 39 градусов. Отменить мое выступление было просто невозможно: все билеты во Дворец спорта (он даже больше такого же Дворца в Ленинграде и вмещает 8 000 зрителей) проданы. Нужен врач.
— Но кто станет тебя лечить, — беспокоится тетя Ирен, — ведь здесь никогда не бывает туристов?
— В городе есть очень хорошие врачи! — успокаивает ее Галина. — Мы ведь не на краю света!
Приходит доктор с необыкновенно узкими глазами. Тетушка хочет во что бы то ни стало узнать, что за укол он мне собирается сделать.
— Мсье, мсье! Я непременно должна петь сегодня вечером!
— Он говорит, что вы будете петь, — говорит Галина.
Я и вправду пою. Уж не знаю, каким образом звуки вылетают из моего горла, но я пою.
На следующее утро
Вновь появляется врач, делает мне такой же укол, как вчера, и к нужному часу голос ко мне возвращается. Когда я выхожу на сцену, у меня уже нет жара. Может, он и есть, но я его не чувствую.