Моя темная Ванесса

– Знаете, я по-прежнему скорблю. Помимо прочего, я оплакиваю утрату.

– Должно быть, это тяжело.

– Так и есть. Это мучительно. – Я сглатываю ком в горле. – Я позволила ему умереть. Примите это к сведению на случай, если начнете меня жалеть. Он позвонил мне прямо перед тем, как прыгнуть, и я знала, что он собирается делать, но даже не попыталась ему помешать.

– Это не ваша вина, – говорит Руби.

– Да, вы вечно это повторяете. Кажется, я вообще ни в чем никогда не виновата.

Психотерапевт молча, все с той же болью смотрит на меня. Я знаю, что она считает меня пропащей душой, которая упрямо обрекает себя на проклятие.

– Я его мучила, – говорю я. – Вряд ли вы понимаете, какую большую роль я во всем этом сыграла. Из-за меня вся его жизнь превратилась в ад.

– Он был взрослым мужчиной, а вам было пятнадцать лет, – говорит она. – Какие такие муки вы могли ему причинить?

На секунду я лишаюсь дара речи, не могу придумать другого ответа, кроме как: «Я вошла в его класс. Я существовала. Я родилась».

Откинув голову назад, я говорю:

– Он был так в меня влюблен, что после того, как я уходила из класса, сидел на моем стуле. Он клал голову на стол и пытался меня вдохнуть.

Этой подробностью я хвастала уже не раз и всегда считала ее доказательством его безудержной любви ко мне, но теперь слышу свои слова так, как слышит их она – как их услышал бы любой нормальный человек. Звучит как бред и безумие.

– Ванесса, – мягко говорит она, – вы об этом не просили. Вы просто пытались учиться в школе.

Я смотрю в окно за ее плечом на гавань, стаи чаек, грифельно-серые воду и небо, но вижу только себя: я, которой едва исполнилось шестнадцать, со слезами на глазах стою перед целой комнатой людей и называю себя лгуньей, плохой девочкой, заслужившей наказание. Далекий голос Руби спрашивает, куда я пропала, но она знает, что меня напугала правда, ее масштаб, ее очевидность. От нее не скрыться.

2006

СТОЯЛИ ПЕРВЫЕ ДНИ СЕНТЯБРЯ, вот-вот должен был начаться мой последний год учебы в колледже, и я, широко распахнув окна, убиралась в квартире. С городских улиц доносились звуки сезонной трансформации, мегафон с трамвайных экскурсий вперемешку со скрипучими тормозами движущегося фургона. Город принимал последнюю волну туристов, успевших застать теплые дни и подешевевшие гостиничные номера. Центр города сместился к колледжу, и Атлантике предстояло принадлежать ему до самого мая. На следующий день должна была приехать с Род-Айленда Бриджит, моя соседка по квартире, а еще через день начинались пары. Я прожила здесь все лето, подрабатывая горничной в гостинице, накуриваясь и просиживая в интернете ночи напролет, – если только не приезжал Стрейн, а приезжал он всего несколько раз. Он говорил, что ко мне далеко ехать, но на самом деле он просто ненавидел эту убогую квартиру. В свой первый приезд он, едва оглянувшись вокруг, сказал: «Ванесса, в таких местах люди кончают жизнь самоубийством». Ему было сорок восемь, а мне двадцать один, и по большей части у нас все оставалось так же, как и шесть лет назад. Большие опасности миновали – никто не угодил бы за решетку и не потерял работу, – но я по-прежнему лгала о нем родителям. Бриджит была единственной моей подругой, которая знала о его существовании. Встречалась я с ним либо у него дома, либо у меня в квартире с задернутыми шторами. Иногда он выводил меня в люди, но только туда, где нас некому было узнать, – теперь когда-то необходимая конспирация казалась следствием стыда.

Я протирала перегородки душевой кабинки, что делала только перед его приездом, когда зазвонил мой телефон: «Джейкоб Стрейн».

Съежившимися от чистящего средства подушечками пальцев я нажала на «ответить».

– Эй, ты что…

– Сегодня не смогу, – сказал он. – Тут слишком много всего происходит.

Я вышла в гостиную, пока он заливался о том, что его снова назначили завкафедрой, о своих растущих обязанностях.

– На кафедре бардак. Кое-кто ушел в декрет, а новый учитель, которого они наняли, совершенно бестолковый. Кроме того, они вводят в школе новую программу психологического консультирования и взяли какую-то девицу чуть старше тебя, чтобы учить нас обращаться с чувствами школьников. Это оскорбительно. Я занимался этим двадцать лет.

Я начала мерить шагами гостиную, следуя за вращающимся вентилятором. Нашей единственной мебелью были заклеенное скотчем круглое кресло, кофейный столик из составленных вместе ящиков из-под молока и старая подставка для телевизора, принадлежавшая еще моим родителям. Скоро у нас должен был появиться диван; по словам Бриджит, какой-то ее знакомый готов был бесплатно отдать нам свой.

– Но это наша последняя возможность побыть вместе.

– Ты что, уезжаешь в какой-то продолжительный круиз, о котором мне неизвестно?

– Завтра приедет моя соседка.

– А. – Он прищелкнул языком. – Ну, у тебя есть спальня. Дверь можно закрыть.

Я чуть слышно вздохнула.

– Пожалуйста, не дуйся, – сказал он.

– Я не дуюсь.