Моя темная Ванесса

– Перед такой психологической установкой особенно трудно устоять молодым женщинам, – говорил он. – Миру выгодно, чтобы вы оставались беспомощными.

По его словам, в нашей культуре виктимность считалась продлением детства. Так что, выбирая психологию жертвы, женщина освобождается от личной ответственности, что, в свою очередь, побуждает других заботиться о ней, поэтому, однажды выбрав виктимность, женщина продолжает выбирать ее снова и снова.

Я по-прежнему, как и в пятнадцать лет, чувствовала себя не такой, как другие, мрачной и очень испорченной, но пыталась получше разобраться почему. Я жадно поглощала книги, фильмы, все, где упоминалось о романах между взрослым и юридическим ребенком, и стала экспертом по сюжетным тропам, связанным с разницей в возрасте. Я бесконечно искала в них себя, но никогда не находила по-настоящему точных описаний. Девочки в этих сюжетах всегда были жертвами, а я жертвой не была – и это не имело никакого отношения к тому, что Стрейн что-то со мной сделал или не сделал, когда я была младше. Я не была жертвой, потому что никогда не хотела ей быть, а раз я не хотела ей быть, значит, я не была жертвой. Вот как это было устроено. Разница между изнасилованием и сексом заключалась в отношении. Нельзя изнасиловать того, кто хочет секса, верно? Это сказала мне моя соседка по комнате на первом курсе, когда я попыталась помешать ей по пьяни уехать домой с парнем, с которым она познакомилась на вечеринке. Нельзя изнасиловать того, кто хочет секса. Ну да, шутка была ужасной, но логичной.

И даже если Стрейн и причинял мне боль, у всех девушек были старые раны. Когда я только приехала в Атлантику, я жила в женском общежитии. Оно походило на Броувик, но атмосфера там была напряженнее. Достать алкоголь и траву было проще простого, и за нами почти не присматривали. Выходящие в коридор двери оставались открыты, и девушки до поздней ночи бродили из комнаты в комнату, доверяя друг другу свои тайны и выворачивая души наизнанку. Девушки, которых я знала всего несколько часов, рыдали рядом со мной на моей кровати, рассказывая о своих холодных матерях и деспотичных отцах, изменах парней и о том, как жесток этот мир. Никто из них не заводил романы с мужчинами постарше, но они все равно были несчастны. Вряд ли я бы выросла другой, даже не познакомься я со Стрейном. Меня бы использовал, недооценивал и в конечном счете разбил бы мне сердце какой-нибудь мальчишка. По крайней мере, благодаря Стрейну у меня есть история поинтересней, чем у них.

Иногда проще было думать об этом как об истории. Прошлой осенью я ходила на практикум по художественному письму и весь семестр сдавала работы о Стрейне. Пока шел разбор историй, я записывала каждое слово одногруппников, все их замечания, даже глупые и злые. Если кто-то говорил: «Ну, она же явно шлюха. Кто станет спать с учителем? Как так можно?» – я записывала эти вопросы в блокнот и добавляла к ним свои: «Почему я это делала? Потому что я шлюха?»

Я уходила с этих пар разбитой и истерзанной, но они казались мне наказанием, заслуженным унижением. Пожалуй, то, как я молча сидела на этих мучительных парах, можно было сравнить с тем, как я стояла в том классе в Броувике, пока меня забрасывали вопросами, но я старалась гнать от себя такие мысли. Я не высовывалась, продолжала жить.

Семинары по литературе у меня вел новый преподаватель – Генри Плау. На днях я заметила табличку с его именем на двери рядом с кабинетом моего куратора. За распахнутой дверью виднелась пустая комната со столом и двумя стульями. На первый семинар я пришла с похмелья, может даже еще не протрезвев, и села за дальний конец стола. От моих кожи и волос разило пивом.

Когда я наблюдала за остальными входящими студентами, каждый из которых был мне знаком, у меня словно бы происходила судорога мозга: вспышка света, стена звука, молниеносная головная боль, настолько сильная, что я надавила пальцами на глаза. Открыв их снова, я увидела Дженни Мерфи – бывшую соседку по комнате, мимолетную лучшую подругу, погубившую мою жизнь. Она сидела за партой, положив подбородок на кулак. Ее каштановое каре и длинная шея выглядели совершенно по-прежнему. Она что, перевелась? Я ждала, что она меня заметит, и меня била дрожь. Забавно было, что ни одна из нас не постарела. Я тоже выглядела не старше пятнадцати: то же веснушчатое лицо и длинные рыжие волосы.