Моя трудовая книжка. Сборник рассказов

Он, конечно, не был простым коком, он был художником. К приготовлению пищи относился как к искусству. Благо, набор продуктов, входящий в паек матросов Тихоокеанского флота, и земляк-товаровед на базе Амурской флотилии не сильно ограничивали его фантазии. Он был талантлив и необычайно работоспособен. Я уверен, что в то время нашему ежедневному меню могла позавидовать любая, даже самая штабная воинская часть. Каши, томленые с курагой и черносливом, горячие бутерброды, всевозможные сложносочиненные омлеты, борщ с чесночными пампушками, финский суп из чавычи на молоке, котлеты по-киевски, печень по-строгановски, люля, плов, чай с элеутерококком…

Серега увлекался и импровизировал. Он получал удовольствие от процесса приготовления и от того, что доставлял нам радость. Даже элементарные макароны по-флотски у него больше напоминали знаменитые спагетти болоньезе.

А еще у Сереги была мечта. Он хотел служить на самом настоящем флоте, морском. В его планы не входило проведение ближайших трех лет своей жизни в пределах нашей совсем маленькой воинской части, затерянной в глуши подхабаровских болот. Серега еженедельно писал рапорты в штаб флота. Просил перевести его на подводную лодку, или, хотя бы, на корабль.

В день своего отъезда Серега кормил нас просто по-царски. Для обеденного меню он выбрал местную, дальневосточную кухню. Рыбная солянка с папоротником, салат из кукумарии, настоящие дальневосточные самолепные пельмени из кижуча и кисель из лимонника. А на ужин, конечно, был вкуснейший узбекский плов, чай с чабрецом, и даже свежеиспеченные лепешки. Не из тандыра, конечно, но, тем не менее, очень вкусные.

После ужина весь личный состав, не занятый в нарядах, долго стоял на улице, с грустью наблюдая, как командирский УАЗик, подпрыгивая на ухабах, навсегда увозит всеми уважаемого кормильца.

Двумя часами позже, мы как обычно построились на вечернюю поверку. Мичман Никишин, сдвинув фуражку на затылок своей абсолютно круглой, как футбольный мяч, головы, старательно двигал толстыми губами, дочитывая список фамилий личного состава.

– Харламов

– Я

– Хромов

– Я

– Цаплин

– Я

– Проверка оконче..

– Трищ мичман, разрешите обратиться, – оборвал Никишина на последнем слове борзый дембель Вася Благоденский

– Благоденский, твою макушку, ты опять меня перебиваешь…

– Извините, трищ мичман, и так ясно, что все, кроме Сереги на месте, у меня вопрос срочный…

– Давай свой срочный, твою макушку, выкладывай, и чтоб не перебивал меня больше!

– А что мы завтра жрать будем? В смысле, кто теперь кок? Серега то ведь уже на вокзале, наверное. А завтра утром он из Владика вертушкой на авианесущий крейсер. У него теперь там камбуз, блин.

Глаза мичмана перешли в режим пустоты. Повисла, по истине, МХАТ-овская пауза. Похоже, он не был готов к ответу на этот вопрос.

Никишин, наконец, вышел из оцепенения, и, не слова не говоря, быстрым шагом отправился к кабинету капитана второго ранга Самойлова – командира нашей части.

Мы все, включая самого борзого дембеля Благоденского зажмурились. Каждый из нас уже знал, что может случиться, если «Батю», то есть, кап-два Самойлова, потревожить в неподходящий момент. А момент был ну очень не подходящий.

Два дня назад в часть привезли очередную квартальную порцию спирта для протирки передатчиков. Двести литров. Сразу после этого в кабинете командира собралось экстренное совещание в составе самого кап-два Самойлова, начальника штаба, капитан-лейтенанта Чекашина и самого авторитетного в части человека – старшего мичмана Кирюхина – бывшего непосредственного начальника, покинувшего нас Сереги, и, по совместительству, начальника склада продуктов питания и средств протирки передатчиков.

Совещание шло уже вторые сутки. Время от времени дверь в кабинет распахивалась, выпуская клубы табачного дыма и раскрасневшегося Кирюхина, сжимавшего в руках деревянную, потемневшую от времени ручку зеленого эмалированного чайника. Кирюхин выходил на улицу. Очень усталой, неуверенной походкой брел в направлении склада средств протирки. Минут через десять возвращался той же походкой и с тем же чайником. Но, уже, явно не пустым.

Никишин трижды постучал, приоткрыл дверь, просунул голову в образовавшуюся щель:

– Трищ капитан второго ранга, разрешите войти?

Минут через пять дверь резко распахнулась. Решительным, но не очень ровным шагом из кабинета вышел сам Самойлов. Высокий, поджарый, широкий в плечах. Смуглое лицо, густые черные брови, прямые тонкие губы, широкие усы, латунно блестящие холодные глаза. Военно-морская черная со светлым кантом пилотка, лихо заломленная набок, давно потухшая папироса в уголке криво ухмыляющегося рта. Морская куртка-канадка с расстегнутым воротником-капюшоном, надетая прямо на тельняшку, руки в карманах, кожаные шлепанцы на босу ногу.

«Батя» два раза прошел вдоль вытянувшегося по стойке смирно и затаившего дыхание строя, сверля наши лица своим холодным, недобрым прищуром. Остановился, вытащил руку из кармана и с силой ткнул своим костлявым указательным пальцем в грудь самого ближнего к нему бойца:

– Кто такой? Выйти из строя!