Моя вселенная

И тут я поймала себя на мысли, что Дэвид никогда не просил меня звонить ему. Ну да, конспирация. Дэвид – гений конспирации. И как бы я ни скучала по нему, никогда не делала этого. Я ждала его звонка каждый день, каждую минуту. Удобная любовница, терпеливая и нетребовательная. Да и какая я любовница? Он прав, я фантом, который появляется по его велению, а потом исчезает на много месяцев, пока о нем не вспомнят. И сидит себе где-то там… и ждет свистка. Наверное, когда он отвечал на вопрос журналиста, попросту забыл о моем существовании. Вот и ответ на все вопросы. А в тот вечер побоялся мне об этом сказать. Ему нужно было только произнести: «Дорогая, а я ведь о тебе просто забыл. Извини». Идиотка, а я решила, что что-то значу в его жизни, вообразила черт-те что. Господи, какая я наивная, наехала на него. Чокнутая. Он меня и любовницей не считал, а так – компаньоном по путешествиям на два-три дня, чтобы избавиться от скуки.

Я заставляла себя думать о Дэвиде только в негативном ключе. Так я пыталась в светлое время суток избавиться от него. Но наступила ночь, и я молила его не бросать меня. Я закрывала глаза, слышала его голос, вдыхала его аромат, чувствовала тяжесть его тела и обнимала самого любимого и дорогого мне человека на свете.

В ту ночь, после отъезда Дэвида, лежа в кровати на вилле, я поняла, что теперь стала другой и больше не смогу быть той, которой была всего сутки назад. Это не значит, что я стала умнее. Вовсе нет. Но и той, прежней я уже не буду никогда. Не смогу. Он это понял раньше меня, сидя под дверью ванной и слыша мои горькие рыдания. Сейчас мной владеет ревность. Теперь ОН для меня не один, ОН с НЕЙ… И поэтому они теперь ОНИ, а я – это Я. И я плачу снова и снова.

Вернувшись в дом бегом, я собрала вещи и вызвала такси. Оно на удивление подъехало быстро, и через двадцать минут я уже была у касс аэропорта. С билетами проблем не оказалось. Я купила билет на ближайший рейс, но он оказался с пересадкой в Париже. Прямой рейс был вечером, но я не стала его ждать. Мне нужно было двигаться, быть постоянно в действии, в движении. Я не могла остановиться, а если это случалось, начинала задыхаться.

В ожидании своего рейса устроилась в одном из многочисленных кафе, заказала кофе и открыла ноутбук, но руки мои дрожали, и я постоянно промахивалась, когда пыталась нажимать на клавиши. Отодвинув его в сторону, стала смотреть через стекло на залив Ангелов. Мне нравилось бывать в аэропорту Ниццы. Его терминал напоминает огромный стеклянный конус, фасад которого выходит прямо на море. Изнутри наслаждаешься изумительным видом на залив Ангелов и на заснеженные вершины горного массива Эстерель. И свет, свет. Он был повсюду. Но сейчас вся эта красота не радовала меня. Я была не настолько наивна, чтобы не понимать, что это начало конца. Мне было плохо, мне было очень одиноко.

8

В самолете у меня еще была надежда, что дома мне станет легче, но дом облегчения не принес. Было такое чувство, будто в груди образовалась зияющая рана, голова раскалывалась, болезненно стучало сердце, мне не хотелось жить. От одной мысли, что завтра наступит утро и оно будет без надежды увидеть Дэвида, меня скрутило от боли, и я стала метаться по квартире: побежала к холодильнику, чтобы выпить холодной воды, но меня начало тошнить, и я вернулась в комнату, включила первый концерт Чайковского, но, услышав первые аккорды рояля, зажала уши и выключила. Боль была невыносимая, всепоглощающая и несовместимая с жизнью. Чтобы жить, мне нужен был Дэвид или… или покой – и я открыла аптечку.

Я не помню, сколько времени находилась в состоянии сна или в ином состоянии, как вдруг почувствовала холод, и до моего сознания дошло, что меня безжалостно трясут и бьют по щекам. Но ни желания, ни сил у меня не было, чтобы открыть глаза и снова впустить в себя жизнь. «Все, мое время закончилось, – пронеслось в моем туманном сознании. – Я не хочу и не буду снова заводить этот чертов будильник». Но мне в руки снова и снова совали огромное и холодное нечто, которое я приняла за будильник, и из него почему-то выплескивалась холодная вода. Шлепки все продолжались и продолжались. Кто-то – с настойчивостью садиста – тряс меня и орал голосом Петра. Голос был далекий, но очень настойчивый, и мне хотелось, чтобы он замолчал и стало снова тихо.

Этим садистом был мой сосед и лучший друг Петр. Наши квартиры были в одном доме. Заподозрив, что со мной что-то не так, он стал звонить в дверь и по телефону, а когда понял, что дверь ему не откроют, он открыл ее сам – ключом, который я ему оставляла на время своих отъездов. Ввалившись в дом, он навис надо мной и заорал:

– Какого черта, Кристина? Почему ты не открыла мне дверь? Какого черта ты не зашла ко мне?

Голос показался мне охрипшим и страшно нахальным. Было противно, мокро и мерзко. Я зажала уши руками.

– Какого черта, Кристина? – вопил Петр, силой поднимая меня на ноги и отвешивая увесистые шлепки.