Моя вторая мама (др. вар.)

Ракель не верила своему счастью: Мануэль сделал ей предложение. Теперь у нее будет семья! Пусть Ирене не верит ей, но она и в самом деле абсолютно не думает о деньгах Мануэля. Ей нужен он. Его любовь. Она пока ничего не скажет Долорес, таково условие ее будущего мужа. Пусть это будет для Долорес сюрпризом.

А у Долорес была своя тайна: она по уши влюбилась в Хустино, и он отвечал ей взаимностью. Долорес была счастлива этими чудесными переменами в ее жизни, но ей хотелось большего. Она решила изменить и себя, что без особого труда сделала, перекрасив волосы в жгучий черный цвет и сделав модную стрижку с кокетливой челкой. Вместе со своим возлюбленным она носилась на мотоцикле по городу, а вечерами путешествовала с ним по барам и танцевала, танцевала, танцевала...

Мануэль видел, что с матерью творится что-то неладное и терялся в догадках. Ракель – доверенное лицо Долорес, свято хранила тайну закадычной подруги.

* * *

– Даниэла! Дорогая! Давай поженимся завтра! Зачем откладывать? Моника согласилась и никаких помех больше нет.

– Завтра? А может сегодня? – рассмеялась Даниэла.

– Я готов хоть сейчас.

– Не будем торопиться, милый. Пусть Моника немного привыкнет ко мне.

– У меня нет сил больше ждать, Даниэла. Через три недели наша свадьба. Согласна?

– Пусть будет по-твоему.

Теперь в доме Хуана Антонио только и было разговоров, что о предстоящей свадьбе.

Вся прислуга была поднята на ноги. Скребли, мыли, чистили. Моника, возвращаясь из колледжа, сразу бежала к Марии.

Главное, что занимало в эти дни Монику, где будет спать Даниэла и, если вместе с папой, то как быть с фотографией мамы, что стоит на ночном столике в его комнате. Ведь Даниэла не выбросит ее оттуда?

– Конечно, нет, детка, – Мария обнимала Монику. – Я думаю, сеньора Даниэла разрешит тебе взять эту фотографию, и ты сможешь всегда любоваться своей мамочкой.

– А папа разрешит? – волновалась Моника.

– Разрешит, разрешит, можешь не сомневаться, – успокаивала Мария девочку.

И Моника уже без страха, хотя и без особой радости, думала о предстоящей свадьбе.

* * *

В мыслях о свадьбе Даниэлы находила утешение Джина. Зато думы о ее собственном замужестве вызывали у нее лишь слезы, которые не всегда удавалось скрыть. И Ханс, глядя на ее заплаканные глаза, не раз говорил ей:

– Вы, наверное, не хотите выходить за меня, потому и плачете?

Джина в самом деле чувствовала себя несчастной и очень обрадовалась, когда Ханс уехал в путешествие по Мексике.

Теперь, по крайней мере, она сможет проводить больше времени с Даниэлой. Наговориться вволю. До отъезда оставалось совсем мало времени.

Ханса дома ждали дела, и он торопился.

А Джина без конца задавала себе мучительные вопросы, на которые у нее не было ответа. Как же она будет жить в Германии без Даниэлы, без Росы, без Дома моделей, без кукурузных палочек, наконец, без Филипе?

Да, да, без Филипе, этого негодяя, "лошадиного угодника"?

И потом, там, наверное, очень холодно. А она привыкла к теплу, ласковому солнышку, яркой зелени. Даже подумать страшно, что она натворила!

Захотела проучить Филипе, а навредила самой себе. Но что толку теперь лить слезы, если обратного пути нет? Уж лучше подумать о свадьбе Даниэлы. Надо отпраздновать ее на славу! Пригласить корреспондентов, чтобы поместили фотографии молодоженов в газетах.

Пусть этот подонок, Альберто, лопнет от злости, когда узнает.

А Даниэле временами было жаль Альберто. Она не могла чувствовать себя счастливой, зная, что она причина чьих-то страданий.

Джина же была совсем другого мнения. Этот Альберто достоин самой суровой кары. Сколько горя он причинил Даниэле! Пусть теперь хоть всю жизнь просидит за решеткой!

Вспоминая об Альберто, Даниэла испытывала не только жалость, но и страх.

Альберто могут досрочно освободить, или он совершит побег. И уж тогда найдет способ ей отомстить. В подлости он не уступит Ирене.

Ирене, между тем, с того дня больше не появлялась. Но не потому что решила оставить Даниэлу в покое. Дело заключалось в другом. Исполнилась заветная мечта Ирене: на горизонте замаячил богатый старик, Леопольде Ирене, собственно, давно его знала: это был знакомый Хуана Антонио, с которым тот когда-то вел дела, а потом, узнав о его различных махинациях, прекратил с ним всяческие контакты.

По первому же зову красотки Леопольдо явился, благоухающий, напомаженный, с тщательно уложенными рыжеватыми волосами, едва прикрывающими лысину, в безукоризненно сшитом сером костюме и ярком галстуке.

Он был сама галантность, а Ирене – сама любезность.

Служанка подала кофе в изящных чашечках из тончайшего китайского фарфора, сахар в серебряной сахарнице, печенье.

Они пили кофе маленькими глотками, ворковали, как голубь с голубкой. Леопольдо терпеть не мог Хуана Антонио и с удовольствием обозвал его дураком, узнав, что тот бросил Ирене.

Ирене, конечно, не удержалась и стала жаловаться на свое бедственное положение; даже за квартиру нечем платить, и вообще на пороге нужды, на что Леопольдо, целуя ее тонкие пальчики, и растянув в улыбке рот до ушей, отчего по всему лицу побежали морщины, ответил: