Моя жизнь

В течение ужасной недели, прошедшей с момента катастрофы до похорон, я старался добросовестно выполнять свои обязанности. Во-первых, я подписал новый закон о фермерах. Всего за две недели до этого я утвердил закон, улучшающий систему кредитования фермеров, предоставляя им больше займов под более низкие проценты. Хоть я и считал, что этот новый закон недостаточно эффективно защищает интересы фермерских семей, я подписал его, так как опасался, что, если до истечения срока действия старого закона не будет принят новый, фермеры на время сева останутся с абсолютно неадекватной программой помощи, принятой еще в 1948 году. В этом законе было много положений, которые я поддерживал: большая гибкость, позволяющая фермерам самим выбирать, какие именно культуры сеять, не теряя при этом права на финансовую помощь; финансовая поддержка экономического развития сельских общин; создание фондов, помогающих фермерам бороться с эрозией почвы, загрязнением воздуха и воды и разрушением экологии заболоченных территорий. Им также предусматривалось выделение 200 миллионов долларов на один из моих любимых проектов — восстановление болот в штате Флорида, которые сильно пострадали от обширного строительства и выращивания в этих местах сахарного тростника.

Девятого апреля я подписал закон, наделявший президента правом постатейного вето при утверждении законов. Этим правом располагало большинство губернаторов, и все президенты, начиная с Улисса Гранта в 1869 году, стремились его получить. Это право предусматривалось также «Контрактом с Америкой» республиканцев, и я поддержал его во время своей предвыборной кампании в 1992 году. Я был рад, что оно было наконец получено, и считал, что польза от него будет заключаться прежде всего в том, что в будущем президенты смогут исключать из бюджета ненужные и чрезмерно затратные статьи. Подписание этого закона создало и одну серьезную проблему: сенатор Роберт Берд, самый авторитетный в Конгрессе эксперт по Конституции, считал его антиконституционным посягательством исполнительной власти на права законодательной. Берд ненавидел право постатейного вето так, как некоторые люди ненавидят своих личных врагов, и я думаю, что он так и не простил мне утверждения этого закона.

В тот день, когда состоялась панихида по Рону Брауну, я наложил вето на проект закона, запрещавшего процедуру, которую противники абортов, активисты движения «в защиту жизни», назвали «абортом почти родившегося». Этот закон, предложенный противниками абортов, был очень популярен: он запрещал аборты на поздних сроках беременности, которые казались настолько жестокими, что за их запрещение выступали даже многие сторонники права женщин на аборты («права на выбор»). Однако в действительности вопрос был гораздо более сложным. Насколько я мог судить, эта операция проводилась крайне редко, и в основном в тех случаях, когда врачи считали, что она абсолютно необходима для сохранения жизни и здоровья матери. Часто это происходило при гидроцефалии плода, при которой ребенок практически всегда погибал либо в утробе, либо во время или сразу после родов. Вопрос заключался в том, оправдан ли тяжелый ущерб здоровью женщин, вынужденных вынашивать такой плод полный срок, учитывая, что при этом они рискуют лишиться возможности впоследствии иметь других, здоровых детей. Мне было совершенно ясно, что выбором «в пользу жизни» являлось как раз разрешение сделать аборт.

Я считал, что решение должны принимать сама мать и ее лечащий врач. Накладывая вето на этот законопроект, я помнил о пяти женщинах, которые были вынуждены сделать аборт «почти родившихся». Трое из них — католичка, христианка-евангелистка и правоверная иудейка — были убежденными сторонницами запрета абортов. Одна из них рассказала, что молилась Богу, чтобы он взял ее жизнь и сохранил жизнь ее ребенка, и все они, по их словам, согласились на поздние аборты только потому, что их лечащие врачи были уверены, что их дети не выживут, а они хотели сохранить способность рожать.