Моя жизнь

Леня привез с собой какие-то деньги. У нас на сборы было несколько дней, потому что уходил последний пароход. Начались сборы. Леня привыкал ходить без «дудорки» (конвоира). Он не мог привыкнуть, что может пойти куда хочет. Мы ходили по улицам, он бегал, я за ним не успевала. Он захотел пойти в кино. В зале все стояли и ждали начала. По стенам висели какие-то плакаты, на которые никто внимания не обращал. И вот он начал бегать по залу, читал эти плакаты. Бегал, суетился, я не могла его успокоить. Наверное, решили, что пьяный. Вообще, он находился в полном смятении чувств. Он потащил меня в магазин, самый главный, где я не была ни разу до этого. Там была масса трофейных товаров из Германии, их расхватывали. Он мне купил дамскую сумку из кожи, очень дорогую и очень красивую, немецкую, она до сих пор лежит где-то у меня. Я же решила, что хватит ему есть из алюминиевых мисок и пить из жестяных кружек. Купила две серебряные немецкие чайные ложечки: одну кругленькую, другую обыкновенную, блюдо, еще что-то. Все это живо до сих пор, а ложечки эти все тридцать лет подавались 3–4 раза в день. Оставила я свою картошку и дрова Крутовским. Сложили свои манатки, погрузили на пароход «Спартак» – колесный дореволюционный небольшой. Кажется, бывший «Святой Николай»[118]. Пошлепал он вниз по Енисею. Холод, ветер. Ночью разразился шторм. Волны через палубу. В каюте с потолка течет. Капитан наконец нашел где-то бухточку. Переночевали, шторм кончился, потянулись дикие берега Енисея, сначала лесистые, потом голые – тундра. Редкие поселения, где масса ездовых собак. Когда проходил пароход, все выбегали смотреть. Если пароход останавливался, на нас нападал гнус. Во время хода парохода его сдувало ветром. Приехали в Дудинку. Там нас встретил Климов, бывший профессор, юрист. У этого Климова жена очень красивая женщина, не то модельерша, не то художница. Чтобы избежать ареста, вышла замуж за следователя. Климов этого не знал, она ему писала, что вот-вот приедет. Посылок она ему не посылала. Он ее обожал и ждал со страстным нетерпением. Он помог, да и еще какие-то приятели Лени. Там был обычай, если приезжала к кому-нибудь из бывших заключенных жена, то все, кто мог, немедленно мобилизовались, и она по зеленой улице из Красноярска попадала в Норильск. А тут еще сам Леонид Яковлевич вез свою жену. Начальником железной дороги Дудинка – Норильск, еще тогда узкоколейки, мне кажется, был брат – не то родной, не то двоюродный – пианиста Гилельса[119]. Он очень обязательный человек. Он устроил все, что касалось проезда по железной дороге. Приехали в Норильск, в гостиницу. На другой же день я пошла в отдел кадров. Там начальник, посмотрев мои документы, сказал: «Будете работать в отделе кадров». Я сказала, что сначала пойду поговорю в плановый отдел. Там посмотрели мои документы, спросили, куда бы я хотела. Я посмотрела на работающих в отделе экономистов. Солидные, важные, все они или бывшие заключенные, или еще заключенные. Я струхнула, думаю, куда мне с моей макаронной, и говорю: «Куда-нибудь на производство, например на хлебозавод». Они засмеялись, оставили меня в плановом отделе. Сначала я была референтом по каким-то второстепенным предприятиям, а потом мне отдали все горнорудные. Оказалось очень просто. Все эти важные сотрудники были кто агроном, кто инженер, кто просто интеллигентный человек. Начальник планового отдела был Иванов – представитель «бытовиков», бывший бухгалтер. Экономику воспринимал как изнанку бухгалтерии. Боже, что они считали и что они писали! И в Москве все это принималось. Короче говоря, начальник планового отдела, заперев дверь кабинета, просил меня объяснить, как рассчитывать необходимое количество рабочих на данную программу. Однажды я ошиблась в каких-то расчетах, нечаянно запятую в огромных цифрах поставила не туда.