Моя жизнь

Начали прибывать демобилизованные офицеры с семьями на работу в Норильске. Это были мальчишки, издерганные войной, малограмотные (10 классов) с женами, а кто и с маленькими детьми. Их надо было устраивать с жильем. Начальник политотдела, который на каком-то собрании произносил речь «…правящие круги Лондóна…» (с ударением на втором слоге; мы потом иначе его и не называли), решил, что всех «бывших» надо из гостиницы выселить, а поселить офицеров. Правление комбината было за своих специалистов, хотя и «бывших». Но верх взял Лондóн. Мы, вернее я, так как комната была на меня, получили извещение, чтобы я освободила комнату и переселилась в спецгород. Это километра три от управления, и если учесть пургу, автобус, который то ходит, то нет, и что опоздание на 20 минут – суд и лагерь, то это было катастрофой. Я пошла к Лондóну. Огромный кабинет, стол перед его столом метров пять, покрытый красным сукном. Под портретом Сталина сидит важный Лондóн – воплощенная мощь. «Почему меня выселяете, у меня самой два сына офицера (??!!)». Сесть он мне не предложил. Он начал на меня что-то орать. Я взбесилась и стала стучать кулаком по столу и тоже что-то кричать. И пошла. Он мне вслед: «Я вам покажу! Вы меня вспомните!» И показал. Об этом потом. Я пришла домой, села за стол и написала с Леней телеграмму непосредственно министру внутренних дел, что «меня, специалиста, работающую по договору, выселяют из квартиры, прошу защиты». И попросили знакомого отправить из Дудинки, так как в Норильске дальше упомянутого кабинета не попала бы. Буквально через день телеграмма от министра начальнику комбината Звереву: «Дать объяснение по делу специалиста Флоренской». Когда Зверев получил эту телеграмму, там был Лондóн и кто-то из наших знакомых. Зверев передал телеграмму Лондóну и сказал: «Ты затеял, ты и отвечай». Тут же был послан ответ, что произошла ошибка. Я стала героем дня. Нас оставили в покое.

Летом 1948‐го мы поехали отдыхать в дом отдыха Норильского комбината «Таежный», на берегу Енисея в сосновом бору. Там к нам приехали Олечка с Марком. Кормили прекрасно. В столовой нам отвели удобный столик на четырех человек. Так что посторонних за столом не было. Однажды мы приходим, наш стол занят. Сидят папа, мама и безобразная дочь лет двадцати восьми. Официант, увидев, что мы пришли, попросил их освободить столик, они отказались. Пришел заведующий. Мы были не рады, согласны сесть куда угодно, но заведующий был неумолим. Тем более что Леня для него был высоким начальником. Мы сели за свой столик, но нажили беспощадного врага в лице этого Серикова. Думаю, что зависть к нашей молодой парочке тоже сыграла роль в этом конфликте. Марик был в сером костюме с Красной Звездой на груди. Мы держались вместе и ни с кем не пришлось говорить. Никому не говорили ни кто Марк, ни где живет. Однако Сериков все разузнал. Написал донос в Москву, в университетскую партийную организацию, что Марк приезжает в Таежный, чтобы встречаться с врагами народа. Хорошо, что Марк был в факультетском бюро и секретарь оказался порядочным – дело замяли. А то времена были такие, что могли и из партии, и из университета исключить. Потом в Норильске товарищи предлагали устроить Серикову «темную». Леня воздержался. После конца путевок Олечка уехала поездом домой, а Марк поехал с нами на пароходе. Мы – в Норильск, а Марка Леня обещал отправить с морским кораблем по северному пути в Архангельск. Марк получил удовольствие от поездки: достаточно было и штормов, и холода, и ветра, и льдов. В Норильск мы его не взяли, потому что туда можно ехать только с особым пропуском. Леня, наверное, смог бы достать такой пропуск, но мы знали, что всякое соприкосновение с лагерем ни к чему хорошему не ведет.