Моя жизнь

Приехала как-то из Норильска старшая дочь Вильданова с мужем. Ехали они в отпуск с большими деньгами. На нас они смотрели гордо и презрительно, поскольку мы «враги народа». Он шофер, а она уборщица или что-то в этом роде. Они решили помочь отцу и купили корову им в подарок. Коровенка была молодая и «невоспитанная». Она на всех бросалась бодаться не со зла, а просто так. Рога у нее были длинные и острые. Однажды я вхожу во двор, а ко мне сбоку бросается эта корова, наклоняет голову и острым своим рогом поддевает меня. На счастье, на мне была кожаная парижская курточка. Рог по ней скользнул. Я в это время портфелем хлопнула ее по глазам, и она убежала от меня, а я от нее. Если бы не кофта, она меня поддела бы под ребро. Как-то я сижу дома, Леня ушел во двор. Вдруг влетает сосед и кричит: «Там твоего мужика корова убивает, а ты сидишь». Я вылетела во двор. Стоит толпа народа, в том числе и этот здоровенный мясник, и охают, а в конце двора мечется эта корова и, нагнув голову, старается забодать моего Леню. Он же не имеет ничего в руках, прыгает перед ней, расставив ноги, и пытается схватить за рога. Все боятся подойти к разъяренной корове. Я стала бегать, искать палку. В это время корове надоело, она махнула хвостом и ушла в стойло. Мог Леня погибнуть такой бесславной смертью. После этого соседи составили акт, и корову отвели на бойню. В баню мы ходили километра за два в поселок около города. Помню, однажды был трескучий мороз. После работы собрались в баню. Луна, снег белый, ничем не замутненный, сверкает, блестит дорога белая, дома снизу завалены белым снегом, и с крыш свисает белый снег, только окна темнеют. Тишина, только валенки скрипят по снегу. Ни души кругом, и мы с Леней бежим в баню. Туда бегом и из бани. И не простужались. Это был быт.

С людьми же мы встречались помимо работы мало. С вольными было нельзя, так как была директива с нами не встречаться: «Ну, если ссыльный к вам зачем-нибудь придет, не выгонять же его, но сами к ним ни-ни». Да и желания особого не было. «Интеллигенция» сосредоточивалась в музее, в школе. Но мы их даже в лицо не знали. Со ссыльными встречаться тоже надо было с большой осторожностью – были те времена, когда доносить было «доблестью и геройством». Единственные люди, с кем не очень часто, так как жили на разных концах города, встречались, были Дубровские. Летом 1952 года кто-то из норильских товарищей, кажется Сабсай и еще кто-то, заехали к нам в Енисейск, чтобы обсудить положение. Пришли к выводу, что нет никакой надежды на спасение. До нас доходили слабые отголоски того, что было в Москве. Но все-таки и наши деятели пытались подражать. Например, наш знакомый, ссыльный Бабицкий, бывший главный энергетик Днепрогэса, был где-то в командировке из Енисейска по Ангаре на лесоповале. Туда приехал заместитель начальника нашего треста (забыла его фамилию), дурак дураком. И вот им надо было возвращаться в город, но заместитель начальника сказал, что он с евреем не может ехать в одной машине, и уехал. Бабицкий потом добирался попутными. Это были единичные случаи и нас не касались. Но фельетоны антисемитского характера Нариньяни[130], наконец, «дело врачей»[131] – все это сгущало тьму и безнадежность нашего существования. Леня начал совсем хандрить. Он много работал и в конторе, и по хозяйству, но стал мрачен и раздражителен. И я ему сказала: «Выбери тему и пиши книгу. Пошлем ее в издательство под моей фамилией». Он увлекся, повеселел, работал очень интенсивно. Книга была об отпусках. Через несколько месяцев мы ее послали в Москву. Она попала к Пашерстнику – профессору по трудовому праву. Получили ответ: «Уважаемая товарищ Флоренская, Ваша книга превосходная, ясность мыслей и т. п. Она может служить Вам как кандидатская диссертация. Передаю ее в издательство». Настроение поднимается. Но… издательство не так-то просто надуть. Они прежде всего должны знать, кто автор. Как это где-то в Енисейске нашелся такой ученый с таким культурным багажом. Начали через всякие органы проверять и проверяли до нашего возвращения в Москву. О дальнейшей истории этой книги напишу потом.