Моя жизнь

Второе лето мы сняли домик в Медоне. И отпуск там проводили. У нас у всех были велосипеды, и мы очень много времени проводили в поездках по окрестностям Медона. Леня был очень увлекающимся человеком, азартным. И вот ему вздумалось ехать нам всем в Версаль на велосипедах. Всего двадцать км! Он всегда рассчитывал только путь до цели, а обратный путь в расчет не брал. Обычно у меня хватало разума охладить мечты. А тут Версаль! Мы поехали рано утром. Леня большой и Ленька маленький, оба отчаянные велосипедисты, мчались вперед, а мы с Олечкой потише сзади. Они или нас дожидались, или возвращались за нами. Олечка на своем красном велосипеде (школьный) в красной курточке с развевающимися золотыми кудряшками, видимо, производила впечатление, потому что в одном селении группа молодежи кричала ей вслед: «Красная шапочка!» Очарованные, восхищенные, мы ходили по Версалю в полном изнеможении, дети и я, а Леня все стремился вперед. Еле его уговорили ехать домой. Приехали поздно вечером. На другой день я не могла встать из‐за сердца. С детей как с гуся вода, и Леня тоже прекрасно перенес. Через несколько дней я тоже пришла в себя. В плохую погоду или когда уставали, Леня нам читал по-французски Малó «Без семьи»[85]. Читал он прекрасно, и мы с ребятами заслушивались. Это прекрасное произведение вызывало у детей горячее сочувствие к Реми. Мне кажется, это они тогда поняли, что такое иметь «горячий суп» каждый день. В жизни им тоже пришлось часто хотеть «горячего супа», которого не было. Это были прекрасные дни нашей жизни. Медон был совсем пустынный очень уютный городок. Днем из него уезжали на работу в Париж, вечером сидели дома. Так что нам с французами не пришлось обмолвиться ни словом, кроме хозяйки, которая открыла нам дверь, пересчитала посуду, дала подписать договор, что мы в целости и сохранности… и т. д. И второй раз ее видели, когда уезжали. Она взяла с нас деньги за разбитую чашку, и мы расстались. Однажды мы с Леней провели неприятную ночь. Дети спали. Мы тоже уже собирались ложиться, когда нам показалось, что по улице проехало что-то странное. Мы погасили свет, подошли к окнам. Открыть мы их побоялись. По мостовой сплошным потоком бесшумно, без фар двигались легковые машины. Слышен только был шум шин об асфальт. Потом они остановились. Видимо, впереди был затор. Из машин выходили мужчины и молча шли вперед. Все-таки слабый гул голосов откуда-то слышался. К рассвету все уехали так же тихо. Утром мы узнали, что был нелегальный съезд фашистов «Круа де фэ»[86].

Вернулись мы в Париж. Взяли на помощь по хозяйству приходящую женщину. Это была Антуанетта. Это была маленькая очень изящная женщина, всегда хотя и бедно, но по-французски со вкусом одетая. Я иногда выходила на балкон, чтобы посмотреть, как она идет к нам. Она родилась в деревне. Когда ей было пятнадцать лет, ее изнасиловал помещик, она забеременела, родители выгнали ее из дома, она уехала в Париж, здесь стала проституткой, не такой, что стояли на улице или в публичном доме, а переходила с рук на руки. У нее росла дочка. Когда ей было тридцать три года, она стала бабушкой, с дочерью она не ладила, так как та ревновала ее к своему мужу. Антуанетте было около сорока лет, и она уже не годилась к своему ремеслу. В сумочке она носила карточку своего последнего покровителя – какого-то коммивояжера с противной физиономией, который ее бросил и о котором она говорила с нежностью. Вот ей и приходилось подрабатывать у нас. Она была очень честная, очень добрая, приветливая и тактичная. По дороге к нам в метро она просматривала светскую газету. Нам сообщала новости: какая графиня на балу была в каких изумрудах и какой князь женится на ком. Мы все ее любили. Мадам Ботнэ была старуха француженка, толстая-претолстая, всегда в каких-то черных одеждах. Она прибилась к сотрудникам торгпредства, давала по дешевке уроки французского языка, шила на детей, оставалась домовничать. Всячески зарабатывала деньги. Она приходила на урок, просила кофе, перед ней ставился большой чайник с кофе. За урок она выпивала чашек семь-восемь. Больше сплетничала. У Лени была хорошая настоящая учительница французского языка. Он занимался на работе. Ребята учились французскому языку так же, как в СССР, то есть четыре раза в неделю по часу. Научиться говорить по-французски в таких условиях было трудно.

Газету мы читали с Леней – «Юманитэ»[87]. Всем сотрудникам торгпредства было рекомендовано покупать эту газету. На всех людных перекрестках стояли продавцы газеты «Юманитэ» (добровольцы), и рядом обязательно фашистская газета, и оба старались перекричать друг друга. Кроме того, читали мы оба, главным образом я (в торгпредстве, не особенно афишируя, читали все), белогвардейскую газету «Последние новости»[88], которую прекрасно издавал Милюков – кадетская газета, в основном эмигрантские новости без особого злопыхательства.