Моя жизнь

Надо сказать, что Ленин роман, его терзания, все заботы с переездом, все это довело меня до последней черты. Я собой представляла скелет, обтянутый кожей, и душевное состояние было невыносимо тяжелым. Леня этого не замечал. Собрала я остатки своих сил и с независимым видом принялась за работу на фабрике. Был 1944 год. Война. Время голодное. Мне выписывали каждый месяц какие-то пайки, доморощенные фабричные, – пять штук. Кроме того, на фабрике мы получали продовольственные карточки. Дело в том, что карточки получали все. Хлебные талоны еще отоваривались, а крупа, мясо, масло – редко. Эти-то карточки в конце месяца и продавали на базаре отчаявшиеся что-либо по ним получить. Фабрика в основном работала на армию, но небольшая часть продукции шла в магазины. В этих-то магазинах начальник отдела снабжения и устраивал отоваривание наших карточек. Кроме того, за забором макаронной фабрики находилась кондитерская фабрика. Директор, главный инженер и начальник планового отдела (я) были общими. Поэтому я объедалась пряниками, у меня больная печень, но от такой «диеты» все прошло. Я таскала по несколько пряников и конфет домой для Олечки и Лени. Да еще была фабричная столовая, где итээров кормили получше, так что мы с Олей (ей разрешили ходить со мной в столовую) были вполне сыты. И Леню вечером было чем накормить.

Отношение ко мне было очень хорошее. Хотя было несколько стычек с директором. Однажды фабрика не выполнила плана. Зовет меня директор с секретарем парткома организации. «Подпишите выполнение плана – покроем в следующие пять дней». – «Не подпишу!» Гром и молнии, просьбы секретаря. «Не буду!» Послали без моей подписи. Надо же было случиться, что на другой день – фельетон в «Правде» о том, что какого-то директора за приписки посадили на десять лет. Директор из громовержца превратился в теленка. Он ходил за мной: «Что теперь будет?» Он, наверное, боялся, как бы я на него не донесла. Я величественно сказала: «Может быть, на этот раз пронесет». Мой авторитет поднялся еще выше. Да еще в Москве, в плановом отделе Наркомата пищевой промышленности сказали: «У вас хороший начальник планового отдела». Сам с удовольствием передал. Заведующая лабораторией, инженер-пищевик, вечно дрожала: у нее не было столь стойкого характера и она поддавалась на приказы директора давать неправильные анализы макаронных изделий и муки. Один приписанный процент влажности давал возможность директору и иже с ним вывозить муку в больших количествах с территории фабрики. Меня главный бухгалтер предупредил, дескать, то, что я не участвую в их делах, – «не умею жить». Потом его подвели и осудили на сколько-то лет.

Вспоминаю я эти две фабрики, да еще потом по совместительству мне дали винный завод. Это уже была большая нагрузка, я очень много работала. Словом, с работой было благополучно. Утром я приходила пораньше, пока никого в конторе не было, и звонила Лене на работу. Успокаивалась, что у него все в порядке, заледеневала от его холодного тона и начинала работать. Вечером после работы Леня, как часы, приходил ко мне. В девять часов вечера уходил в лагерь. Все это было сопряжено с опасностями и для него, и для меня. В доме жило много людей. Все знали обо всем, и никто никуда не сообщил.

По выходным дням мы все трое – Оля, папа и я – ходили гулять за город. Однажды мы пошли на Токмак. Подошли к Базаихе, разожгли костер. Леня куда-то отошел, видимо, увидев людей. Чтобы нас не подводить, он всегда держался от нас в стороне. Оля разделась на самом берегу и бросилась в воду. Базаиха – горная река, очень холодная, я не пошла купаться. Вдруг вижу, большой вал воды смыл все Олькины пожитки, подхватил Олю, и она помчалась среди бревен и всякого мусора вниз по реке. Бежать за ней было нельзя, так как берег был крутой и поросший кустарником. Оля не растерялась, пригребла к берегу, схватилась за ветки кустов и выбралась на берег. Хорошо, что у меня была под платьем черная комбинация и кофта сверх платья, так что Олю одели. Леня был в хорошем настроении. Но с Лизой он продолжал переписываться. Однажды на адрес Крутовских пришло от нее письмо. Мы с Олей отдали Лене. Он его нам прочитал. Все было так буднично. Он жил в двух измерениях. Нам говорил о себе как о другом человеке.