Моя жизнь

Молчание становилось все более тревожным. Я принялась объяснять, что драма – это произнесенное слово. Произнесенное слово рождено разумом человека, а музыка – это лирический экстаз. Надеяться на их союз немыслимо.

Я изрекла подобное святотатство, и дальнейшее общение стало невозможно. С невинным видом оглядела окружающих и увидела на лицах выражение испуга и оцепенения. Мои слова оказались неприемлемы, но я продолжала:

– Человек должен сначала говорить, потом петь, потом танцевать. Но речь – это разум, думающий человек. Пение – это эмоция. Танец – дионисийский экстаз, увлекающий за собой. Никоим образом невозможно смешивать их. Music-Drama kann nie sein[81].

Я рада, что моя молодость пришлась на ту пору, когда люди были не такими эгоистичными, как теперь; они не относились с ненавистью к жизни и к удовольствиям. В антрактах «Парсифаля» они спокойно попивали пиво, но это нисколько не влияло на их интеллектуальную и духовную жизнь. Я часто видела, как великий Ханс Рихтер пил пиво и ел сосиски, но это не препятствовало ему дирижировать как полубогу и не мешало окружающим вести с ним высокоинтеллектуальные беседы на духовные темы.

К тому же в те дни худоба не считалась эквивалентом духовности. Люди понимали, что человеческий дух есть нечто, что работает вверх и раскрывается посредством огромной энергии и жизненной силы. В конце концов, мозг всего лишь чрезмерная энергия всего тела. Тело, словно спрут, впитывает все, что встречает, и передает мозгу то, что считает ненужным для себя.

Многие певцы, выступавшие в Байрейте, обладали необъятными фигурами, но, стоило им только открыть рот, их голоса проливались в мир духовности и красоты, где обитали вечные боги. По этой причине я утверждала, что эти люди не осознают своих тел, вполне возможно, что они для них всего лишь маски огромной энергии и силы, чтобы выразить свою божественную музыку.

Глава 16

В бытность мою в Лондоне я прочитала в Британском музее произведения Эрнста Геккеля в английском переводе. На меня произвело огромное впечатление ясное и доступное изложение им различных феноменов вселенной. Я написала ему письмо с благодарностью и описала свое впечатление от книги. Наверное, в том письме было нечто, что привлекло его внимание, так как впоследствии, когда я танцевала в Берлине, он прислал мне ответ.

В то время Эрнст Геккель за свои вольные речи был сослан кайзером и не мог приехать в Берлин. Но наша переписка продолжалась, и когда я приехала в Байрейт, то написала ему и попросила навестить меня и посетить фестиваль.

В одно дождливое утро я наняла открытую карету, запряженную двумя лошадьми, так как автомобилей в те дни не было, и поехала на вокзал встречать Эрнста Геккеля. Великий человек сошел с поезда. Несмотря на то что ему перевалило за шестьдесят, он обладал великолепной атлетической фигурой. Борода и волосы были у него седыми. Одежда сидела на нем мешковато, в руках он нес саквояж. Мы никогда не встречались, но сразу же узнали друг друга. Я тотчас же оказалась в его мощных объятиях и уткнулась лицом в его бороду. Все его существо издавало превосходный аромат здоровья, силы и ума, если только можно говорить об аромате ума.

Он приехал со мной в охотничий домик, где его комната была украшена цветами. Затем я поспешила на виллу Ванфрид, чтобы сообщить фрау Козиме хорошие новости о том, что Эрнст Геккель приехал, остановился у меня и придет слушать «Парсифаля». К моему величайшему удивлению, эта новость была встречена чрезвычайно холодно. Я не знала, что распятие над кроватью фрау Козимы и четки, свисавшие с ее ночного столика, не были всего лишь украшениями. Она была подлинно верующей католичкой. Человек, написавший «Загадку вселенной» и бывший самым великим борцом с традиционными предрассудками после Чарлза Дарвина, теории которого он поддерживал, не мог встретить теплого приема на вилле Ванфрид. Наивно и простодушно я распространялась о величии Геккеля и о своем восхищении перед ним. Фрау Козима неохотно предоставила мне для него место в вагнеровской ложе, которого я так домогалась; она не могла мне отказать, поскольку я была ее близким другом.

В тот день на глазах у изумленной публики я прогуливалась во время антракта в своей греческой тунике, с обнаженными ногами, рука об руку с Геккелем, седая голова которого возвышалась над толпой.

Геккель сидел очень тихо во время постановки, и только во время третьего акта я поняла, что все эти мистические страсти абсолютно не интересовали его. Он обладал научным складом ума, и ему было совершенно чуждо очарование легенд.

Поскольку он не получил приглашения на обед на виллу Ванфрид и приезд его не был там отмечен, я решила сама устроить праздник в честь Эрнста Геккеля. Мне удалось собрать изумительное общество людей, начиная от посетившего Байрейт болгарского короля Фердинанда и принцессы Саксен-Мейнингенской, сестры кайзера, отличавшейся необычайной широтой ума, и кончая княгиней Анри Рейс, Хумпердинком, Генрихом Тоде и т. д.