Моя жизнь

Я произнесла речь, восхваляя величие Геккеля, затем станцевала в его честь. Геккель прокомментировал мой танец, сравнив его с всеобщими истинами природы, сказал, что он является выражением монизма, происходит из одного с ним источника и эволюционирует в одном направлении. Затем пел знаменитый тенор фон Барри. Мы поужинали, при этом Геккель веселился, как мальчишка. Мы пировали, пили и пели до утра.

Тем не менее на следующий день, как и каждое утро своего пребывания в охотничьем домике, Геккель встал с восходом солнца. Он обычно приходил ко мне в комнату и приглашал прогуляться на вершину горы, чего, должна признаться, я не желала так страстно, как он. Но прогулки эти были замечательными: он рассказывал о каждом камне, встреченном на дороге, о каждом дереве и каждом геологическом пласте.

Добравшись до вершины, он останавливался и стоял словно полубог, одобрительно осматривая творения природы. Он нес на спине мольберт и коробку с красками и делал множество набросков с лесных деревьев и каменных наслоений. Хотя он очень хорошо рисовал, его работам не хватало воображения истинного художника. Они представляли собой скорее умелые наблюдения ученого. Не хочу сказать, будто Эрнст Геккель не ценил искусство, но для него оно являлось всего лишь еще одним проявлением эволюции. Когда я пыталась описать ему наш восторг перед Парфеноном, его больше интересовало качество мрамора, из какого пласта и с какого склона горы Пентеликон он был добыт, чем мои похвалы шедевру Фидия.

Однажды вечером на вилле Ванфрид объявили о приходе короля Болгарии Фердинанда. Все встали и шептали мне, чтобы и я поднялась, но я была ярой демократкой и осталась сидеть, грациозно откинувшись, на кушетке в стиле мадам Рекамье. Вскоре Фердинанд поинтересовался, кто я, и подошел ко мне, дав повод для злословия всем присутствовавшим кокеткам. Он просто присел рядом со мной на кушетку и принялся с большим интересом говорить о своей любви к греческим древностям. Я рассказала ему о своей мечте создать школу, которая будет способствовать возрождению античного мира, и он достаточно громко, так что все могли услышать, сказал: «Превосходная идея. Вы должны приехать и создать свою школу в моем дворце на Черном море».

Кульминация наших взаимоотношений наступила, когда за обедом я попросила его как-нибудь после спектакля прийти ко мне в охотничий домик на ужин, чтобы я смогла поподробнее рассказать ему о своих идеях. Он любезно принял мое приглашение. Он сдержал слово, и мы провели прелестный вечер в охотничьем домике, и я узнала ближе и оценила этого замечательного человека, поэта, художника, мечтателя и обладателя воистину королевского интеллекта.

У меня был дворецкий с усами как у кайзера. На него произвел большое впечатление визит короля Фердинанда. Когда он принес поднос с шампанским и сандвичами, Фердинанд сказал: «Нет, я никогда не прикасаюсь к шампанскому». Но когда он увидел этикетку, то согласился. «О, Moet et Chandon! Да, французское шампанское с удовольствием. Дело в том, что я здесь отравился немецким шампанским».

Посещения Фердинандом охотничьего домика, хотя мы самым невинным образом сидели и разговаривали об искусстве, также вызвали пересуды в Байрейте, поскольку происходили ночью. По правде говоря, все мои поступки казались экстравагантными, отличными от поступков других людей, и поэтому шокировали окружающих. В охотничьем домике было множество кушеток, подушек, розовых ламп, но совсем не было стульев. Некоторые считали его храмом порока. Особенно с тех пор, как великий тенор фон Барри стал петь там порой всю ночь напролет, а я – танцевать, деревенские жители стали считать мое жилище настоящим домом ведьм и описывали наши невинные праздники как «ужасные оргии».

Причем в Байрейте было артистическое кабаре «Сова», где посетители часто пели и пили всю ночь, но к этому окружающие относились абсолютно спокойно, потому что их поведение было всем понятно и носили они обычную одежду.

На вилле Ванфрид я познакомилась с несколькими молодыми офицерами, пригласившими меня совершать с ними по утрам прогулки верхом. Я садилась на лошадь в своей греческой тунике и сандалиях, с непокрытой головой и кудрями, развевающимися по ветру. Я была похожа на Брунгильду. Поскольку охотничий домик находился довольно далеко от Фестшпиль-Хаус, я купила у одного из офицеров лошадь и приезжала на репетиции ̀а la Брунгильда. Это была офицерская лошадь, привыкшая к шпорам, и ею было трудно управлять. Когда я оказывалась один на один с нею, она пускалась на различные каверзы. Между прочим, она останавливалась у каждого кабака, стоявшего вдоль дороги, где обычно пьянствовали офицеры, и стояла как вкопанная, отказываясь двигаться до тех пор, пока из кабака не выходили смеющиеся товарищи ее бывшего владельца и не сопровождали меня. Можете себе представить, какое впечатление производило мое появление на театральную публику.